подушки, чтоб приятней засыпать. Кусать кисть приходится долго, ибо и „дрозд“ хорош и „тин-лин-цзы“ не менее высокопробное сравнение, изобретенное классическим поэтом.
Когда школьники, похабно прищурясь лукавый глазом, произносят мне слово „любовь“, я отбрасываю и их взгляд и это слово, бледный и резкий. Меня мало интересует физиология любви. Быть может, я еще не вызрел для нее? Чахлый головастик, бешено пережигающий мозги путаницей отроческих мыслей. Физиология любви на верхнем, ясном чердаке моего мозга. Я ее знаю хорошо. Об этом постарались товарищи своими рассказами и эротическими кни
гами, которые они тайком приносят в школу и страницы которых исписаны любовными стихами императорских конкубин и современных шанхайских и пекинских певиц-куртизанок.
Ученики читают эти книги под одеялами, при потайных фонарях, и выходят из-под одеял истощенными, дряблыми, с мутными зрачками.
Младший дядя во-время мне рассказал об ужасах мастурбаций и гнусности венерических болезней. Меня не бывает в гимназических компаниях, отправляющихся в дни отпусков в те кварталы города Te-янь, где стоит ряд ресторанов, а рядом с ресторанами — дома, из которых — женский смех и пение, и декламация стихов, и игра на пиба.
У подъездов этих домов посетителей встречают рослые прислужники поклонами, а иногда набуянившие или не заплатившие посетители ночью вылетают на улицу под тяжелым пинком их грузных колен. Стройными рядами, подобно книгам в архиве, скла
дываю я в своей памяти отчетливые знання о всем, что касается мужчины и женщины, начиная от средних веков, когда публичные дома были государственными и губернаторы провинций заботились, чтобы разъезжающие путешественники и торговцы в каждом го
роде, куда бы они ни приехали, имели казенный готовый кусок женского мяса, и кончая сегодняшним днем с его хитрыми лысыми старухами, которые в голодных деревнях покупают красивых девочек, откармливают их, а затем сплавляют вниз по реке в публичные дома Ханькоу, Шанхая.
Отец приезжает домой из шатаний со своей повстанческой дивизией поздней осенью 1917 года. Он устал и раздражен.
Революцию кренит. Она растет не туда, куда бы ему хотелось. Не может быть революции в одной Сычуане, когда молчат все остальные провинции.
Снова сваха, сладкая как мед, появляется в нашем доме. Она подолгу шепчется с мачехой и однажды проходит в комнату отца.
Меня радует фигура свахи. Я не разбираюсь, чего ей надо, но у меня чувство, словно готовится за стеной самый неожиданный и самый радостный подарок.
Сваха не долго сидит у отца. Выходит. Мед улыбки слизан
с ее губ.
Когда школьники, похабно прищурясь лукавый глазом, произносят мне слово „любовь“, я отбрасываю и их взгляд и это слово, бледный и резкий. Меня мало интересует физиология любви. Быть может, я еще не вызрел для нее? Чахлый головастик, бешено пережигающий мозги путаницей отроческих мыслей. Физиология любви на верхнем, ясном чердаке моего мозга. Я ее знаю хорошо. Об этом постарались товарищи своими рассказами и эротическими кни
гами, которые они тайком приносят в школу и страницы которых исписаны любовными стихами императорских конкубин и современных шанхайских и пекинских певиц-куртизанок.
Ученики читают эти книги под одеялами, при потайных фонарях, и выходят из-под одеял истощенными, дряблыми, с мутными зрачками.
Младший дядя во-время мне рассказал об ужасах мастурбаций и гнусности венерических болезней. Меня не бывает в гимназических компаниях, отправляющихся в дни отпусков в те кварталы города Te-янь, где стоит ряд ресторанов, а рядом с ресторанами — дома, из которых — женский смех и пение, и декламация стихов, и игра на пиба.
У подъездов этих домов посетителей встречают рослые прислужники поклонами, а иногда набуянившие или не заплатившие посетители ночью вылетают на улицу под тяжелым пинком их грузных колен. Стройными рядами, подобно книгам в архиве, скла
дываю я в своей памяти отчетливые знання о всем, что касается мужчины и женщины, начиная от средних веков, когда публичные дома были государственными и губернаторы провинций заботились, чтобы разъезжающие путешественники и торговцы в каждом го
роде, куда бы они ни приехали, имели казенный готовый кусок женского мяса, и кончая сегодняшним днем с его хитрыми лысыми старухами, которые в голодных деревнях покупают красивых девочек, откармливают их, а затем сплавляют вниз по реке в публичные дома Ханькоу, Шанхая.
Отец приезжает домой из шатаний со своей повстанческой дивизией поздней осенью 1917 года. Он устал и раздражен.
Революцию кренит. Она растет не туда, куда бы ему хотелось. Не может быть революции в одной Сычуане, когда молчат все остальные провинции.
Снова сваха, сладкая как мед, появляется в нашем доме. Она подолгу шепчется с мачехой и однажды проходит в комнату отца.
Меня радует фигура свахи. Я не разбираюсь, чего ей надо, но у меня чувство, словно готовится за стеной самый неожиданный и самый радостный подарок.
Сваха не долго сидит у отца. Выходит. Мед улыбки слизан
с ее губ.