1879 „ОНЕГИНУ“ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ. 1929
Исполнилось пятьдесят лет со дня первой постановки оперы П. И. Чайковского „Евгений Онегин“. Это был консерваторский спектакль в Москве. Разучивалась опера под руковод
ством самого Чайковского и директора и основателя Московской Консерватории Николая Рубинштейна (брат Антона Рубинштейна, автора оперы „Демон“). Некоторые из участни
ков первого спектакля „Онегина“ поделились с нами своими воспоминаниями.
СЛУЧАЙНАЯ ФРАЗА.ПЕРВЫЕ РЕПЕТИЦИИ „ОНЕГИНА“.
Покойная Е. А. Лавровская часто рассказывала нам, своим ученикам, эпизод о том, как она надоумила П. И. Чайковского написать оперу „Евгений Онегин“.
Эта замечательная певица была в большой дружбе с Чайковским, который посвятил ей немало страниц своих воспоминаний.
— Как-то встретилась я с Петром Ильичем,— рассказывала Лавровская.—После обычных
расспросов о здоровьи, о житье-бытье, Петр Ильич
сказал мне, что он находится в большом затруднении—в поисках за сюжетом для оперы; никак не может найти ничего подходящего. Тут я ему и сказала, совсем не подумав, так сразу:
Как это вы, Петр Ильич, до сих пор не увлеклись сюжетом „Евгения Онегина“? Что если бы вам написать оперу на „Евгений Онегин“?.
— А что-же, — ответил Чайковский—подумаю об этом.
Прошло много времени. Несколько лет.
Лавровская успела даже забыть о разговоре с композитором.
Как-то при встрече с Лавровской Петр Ильич говорит:
— Елизавета Андреевна, а я ведь воспользовался вашим советом: я написал „Евгения Онегина“.
Вскоре „Евгений Онегин“ появился на сцене. Так случайная фраза дала толчек к созданию подлинно гениального произведения.
Е. ЗБРУЕВА.
„Евгений Онегин“ в Московском Большом театре (1890 г.). Эйхенвальд—Татьяна, Хох
лов—Онегин.
Первый консерваторский спектакль „Евгения Онегина“ остался неизгладимым из моей памяти,
а думаю и всех участников его, уже по одномутому, что это был первый консерваторский спек
такль, в котором шла русская опера, да еще и
нашего профессора гармонии П. И. Чайковского.
Объявление о постановке „Евгения Онегина“ в то время звучало революцией, так как тогда царствовала во всю „великая итальянщина“. Наш энтузиазм и „революционный“ пыл был несколько охлажден, когда мы, воспитываемые на этой, итальянщине, столкнулись, при разучивании партий, с теми трудностями, которые по тому времени казались нам в музыке „Евгения Онегина“.
Разучивание музыкальной части оперы шло под руководством Н. Г. Рубинштейна, а сценической—профессора И. В. Самарина, известного артиста Моск. Малого театра.
Партии были распределены так: Татьяна— Климентова (Муромцева), Ольга — Левиц
кая (Амфитеатрова), няня—К оншина (Богдан ю к), Ларина — Рейнер, Онегин — Гилев, Ленский—сначала Зильберштейн, а потом
Бернштейн (первый впоследствии известный тенор Михайлов, а второй не менее известный Медведев), Гремин — Махалов и Трике—
Т а р X о в.
Во время разучивания оперы происходили частые недоразумения как среди руководителей между собою, так и между руководителями и
участвующими. Примирителем являлся добрейший П. И. Чайковский.
Н. Г. Рубинштейн всегда очень строготребовал музыкальной точности, а Самарин, совершенно не признавал оперных условностей
и добивался, главным образом, „игры“, как в драме, что ставило нас, учеников, в тяжелое поло
жение: угодив одному—вызываешь неудовольствие другого.
Ленского, как я уже сказала, должен был петь Зильберштейн, человек с очень хорошим голосом, которого называли даже „маленький
Мазини“, но петь ему на спектакле не пришлось, так как он после нескольких репетиций за какуюто провинность был исключен из консерватории. Заменил его только что поступивший в консер
ваторию Бернштейн, приехавший из Белой Церкви. Это был очень бедный, изнуренный человек плохо говоривший по-русски с сильным еврейским акцентом. Прослушав его, Н. Г. Рубинштейн сказал: „по голосу вполне подходит, но это какой-то замореныш, его надо прежде
подкормить“. И тут-же велел ему приходить к себе ежедневно завтракать.
Всем участникам приходилось немало работать, чтобы преодолеть трудности, связанные с музыкальными требованиями Рубинштейна и сце
ническими Самарина. И тот и другой не только были требовательны, но и очень вспыльчивы, и потому репетиции часто проходили напряженно.
Исполнилось пятьдесят лет со дня первой постановки оперы П. И. Чайковского „Евгений Онегин“. Это был консерваторский спектакль в Москве. Разучивалась опера под руковод
ством самого Чайковского и директора и основателя Московской Консерватории Николая Рубинштейна (брат Антона Рубинштейна, автора оперы „Демон“). Некоторые из участни
ков первого спектакля „Онегина“ поделились с нами своими воспоминаниями.
СЛУЧАЙНАЯ ФРАЗА.ПЕРВЫЕ РЕПЕТИЦИИ „ОНЕГИНА“.
Покойная Е. А. Лавровская часто рассказывала нам, своим ученикам, эпизод о том, как она надоумила П. И. Чайковского написать оперу „Евгений Онегин“.
Эта замечательная певица была в большой дружбе с Чайковским, который посвятил ей немало страниц своих воспоминаний.
— Как-то встретилась я с Петром Ильичем,— рассказывала Лавровская.—После обычных
расспросов о здоровьи, о житье-бытье, Петр Ильич
сказал мне, что он находится в большом затруднении—в поисках за сюжетом для оперы; никак не может найти ничего подходящего. Тут я ему и сказала, совсем не подумав, так сразу:
Как это вы, Петр Ильич, до сих пор не увлеклись сюжетом „Евгения Онегина“? Что если бы вам написать оперу на „Евгений Онегин“?.
— А что-же, — ответил Чайковский—подумаю об этом.
Прошло много времени. Несколько лет.
Лавровская успела даже забыть о разговоре с композитором.
Как-то при встрече с Лавровской Петр Ильич говорит:
— Елизавета Андреевна, а я ведь воспользовался вашим советом: я написал „Евгения Онегина“.
Вскоре „Евгений Онегин“ появился на сцене. Так случайная фраза дала толчек к созданию подлинно гениального произведения.
Е. ЗБРУЕВА.
„Евгений Онегин“ в Московском Большом театре (1890 г.). Эйхенвальд—Татьяна, Хох
лов—Онегин.
Первый консерваторский спектакль „Евгения Онегина“ остался неизгладимым из моей памяти,
а думаю и всех участников его, уже по одномутому, что это был первый консерваторский спек
такль, в котором шла русская опера, да еще и
нашего профессора гармонии П. И. Чайковского.
Объявление о постановке „Евгения Онегина“ в то время звучало революцией, так как тогда царствовала во всю „великая итальянщина“. Наш энтузиазм и „революционный“ пыл был несколько охлажден, когда мы, воспитываемые на этой, итальянщине, столкнулись, при разучивании партий, с теми трудностями, которые по тому времени казались нам в музыке „Евгения Онегина“.
Разучивание музыкальной части оперы шло под руководством Н. Г. Рубинштейна, а сценической—профессора И. В. Самарина, известного артиста Моск. Малого театра.
Партии были распределены так: Татьяна— Климентова (Муромцева), Ольга — Левиц
кая (Амфитеатрова), няня—К оншина (Богдан ю к), Ларина — Рейнер, Онегин — Гилев, Ленский—сначала Зильберштейн, а потом
Бернштейн (первый впоследствии известный тенор Михайлов, а второй не менее известный Медведев), Гремин — Махалов и Трике—
Т а р X о в.
Во время разучивания оперы происходили частые недоразумения как среди руководителей между собою, так и между руководителями и
участвующими. Примирителем являлся добрейший П. И. Чайковский.
Н. Г. Рубинштейн всегда очень строготребовал музыкальной точности, а Самарин, совершенно не признавал оперных условностей
и добивался, главным образом, „игры“, как в драме, что ставило нас, учеников, в тяжелое поло
жение: угодив одному—вызываешь неудовольствие другого.
Ленского, как я уже сказала, должен был петь Зильберштейн, человек с очень хорошим голосом, которого называли даже „маленький
Мазини“, но петь ему на спектакле не пришлось, так как он после нескольких репетиций за какуюто провинность был исключен из консерватории. Заменил его только что поступивший в консер
ваторию Бернштейн, приехавший из Белой Церкви. Это был очень бедный, изнуренный человек плохо говоривший по-русски с сильным еврейским акцентом. Прослушав его, Н. Г. Рубинштейн сказал: „по голосу вполне подходит, но это какой-то замореныш, его надо прежде
подкормить“. И тут-же велел ему приходить к себе ежедневно завтракать.
Всем участникам приходилось немало работать, чтобы преодолеть трудности, связанные с музыкальными требованиями Рубинштейна и сце
ническими Самарина. И тот и другой не только были требовательны, но и очень вспыльчивы, и потому репетиции часто проходили напряженно.