Первая постановка „Евгения Онегина“.Москва.
которым сидел сам Рубинштейн, не успела я доложить, что „неспособна к грусти томной“,
вместо аккомпанимента услышала, как Рубинштейн со всей силой бьет кулаками по клавишам, топает ногами и кричит: „почему вы не играете?“. Я ответила, что Самарин игру со мной еще не проходил. Тогда он еще сильнее закричал: „В жизни такая бойкая, а тут стоите как чурбан!“ От „чурбана“ я, конечно, ударилась в слезы,
а сидевший рядом с Рубинштейном Чайковский участливо просил Н. Г.: „Отпусти ее—пусть успокоится“.
Несмотря на все казавшиеся тогда трудности и новшества спектакль был срепетован и показан блестяще. Пресса была очень хорошая, а тогдашняя публика, предпочитавшая итальянцев, смотрела на спектакль и с удивлением и с недоверием.
Мне же посчастливилось участвовать и в первой постановке „Евгения Онегина“ в Киеве в 1884 г. Но здесь уже, несмотря на холодный первый прием, опера быстро сделалась самой репертуарной.
Теперь мы, оставшиеся в живых первые исполнители „Евгений Онегина“, занимаемся педагоги
ческой деятельностью в разных городах нашего союза и почти никогда не встречаемся.
Последний раз я случайно встретилась с первой Татьяной — М. М. Климентовой (Муромцевой). Было это вскоре после Октябрьской революции, в только что образованном союзе музыкантов-педагогов. Секретарь союза, оказав
шийся нашим сверстнником, обратился к нам с словами: „Какое совпадение—Ольга и Татьяна вместе! Я помню вас с первого представления „Онегина“. На это всегда находчивая Климентова с грустью напела: „Мы были молоды тогда“.
В Москве живет и первая няня—Зинаида Владимировна Коншина.
С. ЛЕВИЦКАЯ-АМФИТЕАТРОВА.
ПЕРВЫЙ ОНЕГИН.
Мне хотелось бы сообщить один маленький эпизод, имеющий отношение к „Евгению Онегину“.
Из биографии Чайковского, составленной его братом, известно, что оперу «Евгений Онегинон предназначил для исполнения на ученическом консерваторском спектакле, и сам распределил исполнителей главных ролей. Мне выпала честь быть первым исполнителем заглавной партии.
Эпизод, о котором я хочу рассказать состоит в следующем. Осенью 1878 года, Петр Ильич, после продолжительного отсутствия, вернулся в Москву и вновь вступил в число профессоров консерватории. Однажды, в сентябре, он случайно
встретив меня в коридоре консерватории, взял под руку и привел в свободный класс. Тут он
предложил мне пропеть арпеджио в «ми» минор, заканчивающееся верхним «соль» в таком виде: си-ми-соль-си-ми-соль. Когда я исполнил его же
лание, он заставил еще раз повторить это арпед
жио и заключить его тоникой, пройдя через вторую ступень.
— Это вам не трудно?—спросил он меня. — Нет, не трудно,—ответил я.
Тогда я не придал этому эпизоду никакого значения. Но позднее, когда получил клавир для разучивания своей партии, в заключительной фразе Онегина «Позор, тоска, о жалкий жребий
мой» я узнал тот самый пассаж, который когдато Чайковский заставил меня проделать в свободном классе.
А еще много лет позднее, в разговоре с Чайковским я напомнил ему об испытании, кото
рому он подвергал мой голос и сказал, что если бы я знал тогда, что эту фразу придется петь после длинной и тяжелой заключительной сцены, то едва ли бы сказал: «не трудно».
На это Петр Ильич улыбнулся и сказал: «Все хорошо, что хорошо кончается.
Рязань. СЕРГЕЙ ГИЛЕВ. 1. Гилев—Онегин.2. Тархов—Гремин.3. Медведев—Ленский.
4. Амфитеатрова-Левицкая—Ольга.
5. Рейснер—Ларина.6. Муромцева-Климентова—Татьяна.
которым сидел сам Рубинштейн, не успела я доложить, что „неспособна к грусти томной“,
вместо аккомпанимента услышала, как Рубинштейн со всей силой бьет кулаками по клавишам, топает ногами и кричит: „почему вы не играете?“. Я ответила, что Самарин игру со мной еще не проходил. Тогда он еще сильнее закричал: „В жизни такая бойкая, а тут стоите как чурбан!“ От „чурбана“ я, конечно, ударилась в слезы,
а сидевший рядом с Рубинштейном Чайковский участливо просил Н. Г.: „Отпусти ее—пусть успокоится“.
Несмотря на все казавшиеся тогда трудности и новшества спектакль был срепетован и показан блестяще. Пресса была очень хорошая, а тогдашняя публика, предпочитавшая итальянцев, смотрела на спектакль и с удивлением и с недоверием.
Мне же посчастливилось участвовать и в первой постановке „Евгения Онегина“ в Киеве в 1884 г. Но здесь уже, несмотря на холодный первый прием, опера быстро сделалась самой репертуарной.
Теперь мы, оставшиеся в живых первые исполнители „Евгений Онегина“, занимаемся педагоги
ческой деятельностью в разных городах нашего союза и почти никогда не встречаемся.
Последний раз я случайно встретилась с первой Татьяной — М. М. Климентовой (Муромцевой). Было это вскоре после Октябрьской революции, в только что образованном союзе музыкантов-педагогов. Секретарь союза, оказав
шийся нашим сверстнником, обратился к нам с словами: „Какое совпадение—Ольга и Татьяна вместе! Я помню вас с первого представления „Онегина“. На это всегда находчивая Климентова с грустью напела: „Мы были молоды тогда“.
В Москве живет и первая няня—Зинаида Владимировна Коншина.
С. ЛЕВИЦКАЯ-АМФИТЕАТРОВА.
ПЕРВЫЙ ОНЕГИН.
Мне хотелось бы сообщить один маленький эпизод, имеющий отношение к „Евгению Онегину“.
Из биографии Чайковского, составленной его братом, известно, что оперу «Евгений Онегинон предназначил для исполнения на ученическом консерваторском спектакле, и сам распределил исполнителей главных ролей. Мне выпала честь быть первым исполнителем заглавной партии.
Эпизод, о котором я хочу рассказать состоит в следующем. Осенью 1878 года, Петр Ильич, после продолжительного отсутствия, вернулся в Москву и вновь вступил в число профессоров консерватории. Однажды, в сентябре, он случайно
встретив меня в коридоре консерватории, взял под руку и привел в свободный класс. Тут он
предложил мне пропеть арпеджио в «ми» минор, заканчивающееся верхним «соль» в таком виде: си-ми-соль-си-ми-соль. Когда я исполнил его же
лание, он заставил еще раз повторить это арпед
жио и заключить его тоникой, пройдя через вторую ступень.
— Это вам не трудно?—спросил он меня. — Нет, не трудно,—ответил я.
Тогда я не придал этому эпизоду никакого значения. Но позднее, когда получил клавир для разучивания своей партии, в заключительной фразе Онегина «Позор, тоска, о жалкий жребий
мой» я узнал тот самый пассаж, который когдато Чайковский заставил меня проделать в свободном классе.
А еще много лет позднее, в разговоре с Чайковским я напомнил ему об испытании, кото
рому он подвергал мой голос и сказал, что если бы я знал тогда, что эту фразу придется петь после длинной и тяжелой заключительной сцены, то едва ли бы сказал: «не трудно».
На это Петр Ильич улыбнулся и сказал: «Все хорошо, что хорошо кончается.
Рязань. СЕРГЕЙ ГИЛЕВ. 1. Гилев—Онегин.2. Тархов—Гремин.3. Медведев—Ленский.
4. Амфитеатрова-Левицкая—Ольга.
5. Рейснер—Ларина.6. Муромцева-Климентова—Татьяна.