на то, что театр должен иметь спецификацию обслуживания по возрастному признаку (детей — одно, подростков — другое). И затем нужно установить увязку исследовательской работы в этой области с практическим обслуживанием, т. е. с действующими театрами в форме соответствующего инструктажа по общей линии Главсоцвоса и показательными передвижками.
С. ПУТОЛОВ. «ЭДИП» СТРАВИНСКОГО.
(Письмо из Парижа).
Всякий композитор «познается» всегда лучше всего по своим последним произведениям. Даже в том случае, когда линия творчества представляется не восходящей, а угасающей — и тогда «последнее
произведение характеризует и профиль развития и внутреннюю сущность «творческой системыкомпозитора.
Я лично не принадлежу к поклонникам творчества Стравинского. Стравинский — это одна из тех крупных и ярких фигур, которым суждено проламывать какие то стены инертности в искусстве, и их роль больше «утверждающаянежели созидающая. Стравинский при своей исключительной способности к музыкальному остро
умию, к использованию музыкальных ресурсов— в то же время предельно холодный композитор. Его произведения — в своей сущности, никогда не «живые» организмы, а мастерски оживленные ма
некены, которые так хорошо «подделаны», что их с первого раза не отличишь от живых. Он дости
гает гениальной высоты в тех случаях, когда это самое оживление, а не «жизнь» нужны органически для замысла, как это было в «Петрушке», в «Со
ловье», его творчество уже впадает в бутафорию в тех случаях, когда он декоративно подходит к мистике («Весна Священная»). Его гениальность— в мастерском устроении неживых покровов музыки, и ему всегда удавалось замечательно, когда сущность замысла сводилась к устроению этих «не
живых покровов». Но именно эти неживые покровы ведут музыку на путь роковой «инерции усложнения» и творчество Стравинского — тому яркий
пример. Всякое «разоблачение» своей музыки от пышных покровов внешнего замысла и колористики должно для Стравинского стать роковым.
И вот мы видим Стравинского, тщательно обнажающегося от им когда то самим с великим трудом созидавшегося целого магазина «неживых покровов» своего творчества. «Эдип» — написан в истинно монументальных тонах, автор исполнен явного желания дать музыку предельно простую, значительную, мощную. Его образцы Гендель и,
как это ни странно, ....Глинка. Стравинский возвращается не только в музыке к старому ме
тоду высказывания, он и текст конструирует «по старинному»—сознательно устраняя реалистиче
скую театральность и драматизм движения. Его «Эдип» есть не театр, а застывший ораториальный мир в костюмах и масках. Это — опять-таки сфера настоящего Стравинского, Стравинского излюбленных им «неживых покровов» искусства. Своим инстинктом он верно угадывает свой мир... Страшный и жестокий античный мир — в застывших полустатуях, полумасках, которые не
двигаются, а «которых передвигают». Их речь— тоже застывшая неживая речь, и опять-таки не зря, а в глубоко угаданном соответствии с типом своего
Режиссер Большого театра В. А. Лосский.
Шарж Э. Мордмилловича.
творчества Стравинский поручает им изменение своего внутреннего мира на мертвом латинском языке, «языке нотариальных актов и фарма
копеи» . Я не совсем понимаю, зачем ему только понадобилось воскресить «произношение» этого мертвого языка — может быть тут действовали при
чины чисто «калиостровского» типа — ибо и такие мелочи как то «создают впечатление». Нарочно возвращенный к жизни казалось бы давно умерший мир музыкальных оперных «отдельностей», когда то сметенных из музыки гением романтического Вагнера. Самая музыка — с ее нарочитой упрощенностью, с ее желанием быть мелодичной — напоми
нает мне тоже что то неживое. Я знаю хорошо, я чувствую своим музыкальным инстинктом, что Стравинский и не может дать живого, живой мелодии, живого лиризма, истинного возвра
щения к первоистокам музыки — не может дать, ибо он весь в совершенно иной сфере психики. Эти полузасушенные, полузастывшие мелодические контуры, иногда действительно напоминающие, если не Глинку, то хотя бы Мейербера, застывшие немногочисленные, все время повторяемые фразы, мертвый язык, мертвые формы, мертвые контуры— это настоящее музыкальное кладбище, страшное и жуткое в своей мертвенности, которая в доба
вок есть мастерски сделанная мертвенность. Я бы сказал, что никогда не получал такого жуткого впечатления прошлого архаического, «давнопро
шедшего», засохшего, как от этой жуткой музыки, нарочно неповоротливой, точно онемевшей, музыки оживших мертвецов.
Этот «Царь Эдип» — раскрытый саркофаг древности — страшный, жуткий и грандиозный.
ЛЕОНИД САБАНЕЕВ.