чему они новые? И легко бы доказали К у г е л ю, что в классовом обществе нет, не может быть внеклассовых явлений.
Если театр Шаховского, Загоскина, Кокошкина, Майкова, Аксакова был театром «дворянской ин
теллигенции», то Художественный театр в своем зачатии был типичным театром буржуазно-городской демократии, буржуазно-городской интеллигенции, т. е. корни ее вовсе не в некоем романтиче
ском прекраснодушии «интеллекта», а в определенной классовой закономерности.
Но зато, как только К у г е л ь отходит от стола исследователя и берет в руки карандаш или остроотточенное перо лирика-импрессиониста, он рисует пленительный по вдумчивости и переливам светотени портрет Качалова.
«Есть люди, красивые люди, — широким мазком бросает Кугель, — которые чем старше, тем становятся красивее. Таков Качалов, таковы люди с интеллектуальной складкой». Макая кисть в эти романтические краски «интеллектуальной складки», Кугель чувствует себя гораздо сво
боднее. И сквозь несомненную влюбленность в «красивого Качалова», которым проникнута вся книжка, дает меткий орнамент отдельных «складокталантливого артиста.
Разве не бесконечно верно, что Качалов никогда не был любовником, никогда не был, хоть и играл его, Дон Жуаном. Разве не трагедия Качалова в том, что он «играл Бранда с су
хими глазами»... Он поднимал голос до бурного forte, был иногда кроток, очень задумчив, но это не был Бранд Ибсена. Правильно. Качалов в природе своего дарования всегда был резонером, а не «героем», «не любовником». Поэтому и в Чацком Качалова нет влюбленного юноши и «слишком много ума и рассудочности».
Лучшими ролями Качалова Кугель считает (и это верно) — Гамлета и Ивана Карамазова. Я бы прибавил еще сюда роль Карено в гамсуновском «У врат царства». Здесь — «Качалов попал в свою стихию натур-резонера, вот как бывают натур
философы». Почему? Да потому, что «Гамлет— резонер, благороднейший из резонеров, который как будто для порядка обнажает шпагу».
То же самое и с Иваном Карамазовым. «Иван Карамазов ведь это «разум» один из трех элементов карамазовской души, созданной Достоев
ским: Иван — разум, Дмитрий — эмоция, Алеша— мистическое устремление».
После ряда таких блестящих строк и характеристик автор, к сожалению, решил для «концовки
опять сбалансировать «исторически». И вдруг, столь «народнически», сколь и неожиданно, сопри
числил Качалова ни больше, ни меньше как к лику « интеллигентов-разночинцев».
В порядке той же игры красок, той же романтики «слезы» и надо пройти мимо всех этих соци
ологических обобщений и выводов в книжке Кугеля, взять ее ароматное нутро — ряд остро от
точенных и пестро расшитых наблюдений и «заметсердца. Тогда пред вдумчивым читателем с исклю
чительной яркостью встанут не только портреты двух больших художников — К ачалова и самого Кугеля, но и целая пригоршня вопросов, затро
нутых в быстром беге скользящего пера. Но их разрешит уже другая книжка, другой автор.
ЭМ. БЕСКИН.
*** ***
Московский Театр Классической Буффонады. „Корневильские Колокола“. Блюменталь
Тамарин — Гаспар.
НУЖНЫ СРОЧНЫЕ МЕРЫ.
С каждым днем становится яснее, что институт отруков в трудколлективах нужно пересмотреть. Дальнейшее сформирование трудколлективов должно быть в корне изменено. До сих пор это делалось так: некто, обычно до сих пор возивший
халтуру, организует коллектив из своих добрых друзей, которые ему иногда многим обязаны, т.-к. именно этих друзей он возил по халтурам. Затем путем ловких комбинаций этот «некто» достает два-три места и заявляет на бирже, что им сформирован коллектив для таких-то мест. Обычно в таком коллективе после ряда предварительных халтур, оказывается недурно срепетованная одна пьеска, которая и преподносится на квалификации и коллектив утверждается. Это — явление совер
шенно недопустимое. Не жучки должны быть инициаторами формирования трудколлективов, а Посредрабис, причем не жучок самочинно должен назначать себя отруком, а Посредрабис назначает в труд-коллектив отрука и режиссера.
Сейчас можно назвать в Москве десятки актеров провинции, которые с честью могли бы нести обязанности «отруков», но они не у дел, а лица, которые должны быть только вторыми и даже третьими актерами, сидят отруками, да еще несме
няемыми несколько лет. Никуда эти отруки не уезжают, да вряд ли кто-нибудь и взял бы их. И отруками уже многие по несколько лет. Вот счастье - то себе нашли: не жизнь, а масленица. Если будет объявлен пересмотр таких отруков, тогда свободнее вздохнет актер.
Е. ПЕТРОВ-КРАЕВСКИЙ.
Если театр Шаховского, Загоскина, Кокошкина, Майкова, Аксакова был театром «дворянской ин
теллигенции», то Художественный театр в своем зачатии был типичным театром буржуазно-городской демократии, буржуазно-городской интеллигенции, т. е. корни ее вовсе не в некоем романтиче
ском прекраснодушии «интеллекта», а в определенной классовой закономерности.
Но зато, как только К у г е л ь отходит от стола исследователя и берет в руки карандаш или остроотточенное перо лирика-импрессиониста, он рисует пленительный по вдумчивости и переливам светотени портрет Качалова.
«Есть люди, красивые люди, — широким мазком бросает Кугель, — которые чем старше, тем становятся красивее. Таков Качалов, таковы люди с интеллектуальной складкой». Макая кисть в эти романтические краски «интеллектуальной складки», Кугель чувствует себя гораздо сво
боднее. И сквозь несомненную влюбленность в «красивого Качалова», которым проникнута вся книжка, дает меткий орнамент отдельных «складокталантливого артиста.
Разве не бесконечно верно, что Качалов никогда не был любовником, никогда не был, хоть и играл его, Дон Жуаном. Разве не трагедия Качалова в том, что он «играл Бранда с су
хими глазами»... Он поднимал голос до бурного forte, был иногда кроток, очень задумчив, но это не был Бранд Ибсена. Правильно. Качалов в природе своего дарования всегда был резонером, а не «героем», «не любовником». Поэтому и в Чацком Качалова нет влюбленного юноши и «слишком много ума и рассудочности».
Лучшими ролями Качалова Кугель считает (и это верно) — Гамлета и Ивана Карамазова. Я бы прибавил еще сюда роль Карено в гамсуновском «У врат царства». Здесь — «Качалов попал в свою стихию натур-резонера, вот как бывают натур
философы». Почему? Да потому, что «Гамлет— резонер, благороднейший из резонеров, который как будто для порядка обнажает шпагу».
То же самое и с Иваном Карамазовым. «Иван Карамазов ведь это «разум» один из трех элементов карамазовской души, созданной Достоев
ским: Иван — разум, Дмитрий — эмоция, Алеша— мистическое устремление».
После ряда таких блестящих строк и характеристик автор, к сожалению, решил для «концовки
опять сбалансировать «исторически». И вдруг, столь «народнически», сколь и неожиданно, сопри
числил Качалова ни больше, ни меньше как к лику « интеллигентов-разночинцев».
В порядке той же игры красок, той же романтики «слезы» и надо пройти мимо всех этих соци
ологических обобщений и выводов в книжке Кугеля, взять ее ароматное нутро — ряд остро от
точенных и пестро расшитых наблюдений и «заметсердца. Тогда пред вдумчивым читателем с исклю
чительной яркостью встанут не только портреты двух больших художников — К ачалова и самого Кугеля, но и целая пригоршня вопросов, затро
нутых в быстром беге скользящего пера. Но их разрешит уже другая книжка, другой автор.
ЭМ. БЕСКИН.
*** ***
Московский Театр Классической Буффонады. „Корневильские Колокола“. Блюменталь
Тамарин — Гаспар.
НУЖНЫ СРОЧНЫЕ МЕРЫ.
С каждым днем становится яснее, что институт отруков в трудколлективах нужно пересмотреть. Дальнейшее сформирование трудколлективов должно быть в корне изменено. До сих пор это делалось так: некто, обычно до сих пор возивший
халтуру, организует коллектив из своих добрых друзей, которые ему иногда многим обязаны, т.-к. именно этих друзей он возил по халтурам. Затем путем ловких комбинаций этот «некто» достает два-три места и заявляет на бирже, что им сформирован коллектив для таких-то мест. Обычно в таком коллективе после ряда предварительных халтур, оказывается недурно срепетованная одна пьеска, которая и преподносится на квалификации и коллектив утверждается. Это — явление совер
шенно недопустимое. Не жучки должны быть инициаторами формирования трудколлективов, а Посредрабис, причем не жучок самочинно должен назначать себя отруком, а Посредрабис назначает в труд-коллектив отрука и режиссера.
Сейчас можно назвать в Москве десятки актеров провинции, которые с честью могли бы нести обязанности «отруков», но они не у дел, а лица, которые должны быть только вторыми и даже третьими актерами, сидят отруками, да еще несме
няемыми несколько лет. Никуда эти отруки не уезжают, да вряд ли кто-нибудь и взял бы их. И отруками уже многие по несколько лет. Вот счастье - то себе нашли: не жизнь, а масленица. Если будет объявлен пересмотр таких отруков, тогда свободнее вздохнет актер.
Е. ПЕТРОВ-КРАЕВСКИЙ.