— А у тебя есть мама? — спросила восьмилѣтняя дѣвочка, пухленькая, розовая, въ нарядномъ платьицѣ, свою подругу. Та была однихъ лѣтъ съ ней, но совершенно на нее не похожа. Высокая, слишкомъ высокая для сво
ихъ лѣта, худая, блѣдная. Одѣта просто, съ опредѣленнымъ безвку
сіемъ. Настолько опредѣленнымъ, что оно бросалось въ глаза при простотѣ платья, что бываетъ рѣдко.
И была необычайна несходственность этихъ двухъ дѣтей. Казалось страннымъ, что дѣти могутъ быть до такой степени различны.
Впрочемъ, тутъ это никого не удивляло, т. к. никто не обращалъ на нихъ вниманія. Они сидѣли въ углу большой, неуютной гостиной при начинающихся сумеркахъ и тихо бесѣдовали.
— Мама у тебя есть? — переспросила румяная дѣвочка, т. к. подруга не отвѣтила на первый ея вопросъ.
— Нѣтъ, у меня мамы нѣтъ...
— Она умерла? — снова спросила другая.
Та, которая спрашивала такимъ увѣреннымъ и настойчивымъ тономъ, не могла представить себѣ, сколько неопредѣленныхъ, но мучительныхъ чувствъ вызывала она своими вопросами въ душѣ подруги.
Ей казалось страннымъ, что та отвѣчаетъ не сразу и какъ-то неувѣренно. Она начинала сердиться.
— Ну, что же ты мнѣ не отвѣчаешь? Твоя мама навѣрно умерла.
— Но какъ же она не умерла, когда ея нѣтъ?
И снова цѣлую бурю чувствъ, противорѣчивыхъ и тревожныхъ возбудила она этими словами.
Да, это въ самомъ дѣлѣ странно. Если ея нѣтъ, значитъ, она умерла. Но никто никогда не говорилъ о ея смерти и вообще о ней совсѣмъ не говорятъ въ домѣ. Ея просто нѣтъ.
Но какъ отвѣтить этой несносной Вѣрочкѣ, которая забрасываетъ та
кими ужасными вопросами и такъ настойчиво требуетъ на нихъ отвѣта. Вѣдь она ни одного вопроса не пропустила. Если не отвѣтишь ей сразу,
она непремѣнно спроситъ вторично и ни за что не заговоритъ ни о чемъ другомъ, пока не получитъ отвѣта.
— Я не знаю, умерла ли она. Мнѣ кажется, что нѣтъ. Можетъ быть, она куда-нибудь уѣхала.
Этого не бываетъ. Когда моя мама была больна и уѣзжала за-границу, она писала намъ письма, и мы знали, гдѣ она.
Нѣкоторое время подруги молчали. Вѣрочка съ сознаніемъ своей пра
воты. Нина — подавленная доводами подруги.
Первая прервала молчаніе Вѣрочка: — Нѣтъ, значитъ, всетаки она умерла.
Нина вздохнула. Ну, что же, пусть умерла. Вѣдь все равно она ея не зна
етъ. Но почему-то всетаки грустно.
Горло сжимается при словѣ: умерла. И чтобы не расплакаться, и еще, чтобы не дать Вѣрочкѣ вполнѣ восторжествовать, она сказала:
— Вѣроятно, она умерла, но у меня есть тетя, папина сестра.
— Это — хромая? — спросила Вѣрочка и снова поставила Нину въ затрудненіе. Но Нина всетаки сказала:
— Ну да, она хромая, но она моя тетя и живетъ съ нами.
— А она хорошая? — спросила Вѣрочка все такъ же опредѣленно и требовательно ждала отвѣта. И Нина сказала совершенно просто:
— Ну, конечно, хорошая, разъ она моя тетя.
Послышался голосъ, довольно рѣзкій и властный:
— Ну, прощай, — сказала равнодушно Вѣрочка и протянула пухлыя, влажныя губы.
Онѣ поцѣловались и, держась за руки, пошли въ переднюю. Такъ раз
ставались онѣ каждое воскресенье, равнодушно, безъ сожалѣнія и ни
когда не говорили о новой встрѣчѣ. Въ сердцахъ ихъ не было дружбы, и
онѣ никогда не ждали другъ друга. Но неизмѣнно, если одна изъ нихъ не заболѣвала, ихъ приводили одну къ другой. Одно воскресенье — Вѣрочку къ Нинѣ, другое — Нину къ Вѣрочкѣ. Ихъ родители рѣшили, что онѣ должны дружить.
— Ну что, наигрались? — задала тетя Катя обычный вопросъ. Такъ спрашивала она каждый разъ, когда за Вѣ
рочкой закрывалась парадная дверь. И, не слушая отвѣта Нины, даже не ожидая его, заковыляла прочь изъ передней.
Нина взглянула ей вслѣдъ и вспомнила вопросъ Вѣрочки: «А она хорошая?» И, хотя подругѣ она безъ колебаній отвѣтила: «Ну, конечно, хоро
шая», но теперь впервые задумалась объ этомъ. Въ самомъ дѣлѣ, хорошая ли она? Вотъ Вѣрочкина мама — та ужъ навѣрно хорошая, въ этомъ нельзя усумниться. Она красивая и всегда такая нарядная, и волосы у нея пушистые, завитые. И пахнетъ
отъ нея хорошо. А главное — она такая ласковая. Съ Вѣрочкой шутитъ, цѣлуетъ ее. И Нину тоже цѣлуетъ, когда та приходитъ, и даетъ конфеты.
А тетя Катя... О, она совсѣмъ не похожа на нее. Она хромая, но это, конечно, ничего. Но она очень некрасива, и волосы мажетъ чѣмъ-то нехо
рошимъ и пахнутъ они нехорошо. Но все это тоже было бы ничего... Но почему она такая неласковая? Вѣдь
никогда Нину не поцѣлуетъ, никогда не посмѣется съ пей. А если Нина сама съ ней заговоритъ, всегда выходитъ, что она помѣшала.
И не только съ Ниной, но и со своимъ братомъ, съ Нининымъ отцомъ она неласкова. Какъ часто они запираются въ кабинетѣ и говорятъ, говорятъ и такъ нехорошо говорятъ.
И все тетинъ Катинъ голосъ слышится... Вотъ и сейчасъ... Да, это всегда бываетъ по вечерамъ.
пытства, не было желанія узнать, что тамъ говорится, но неудержимо тянуло къ двери, какъ только слыша
лись эти вечерніе, тревожные голоса. Какъ сомнамбула, безъ воли, безъ сознанія, она скользила къ двери
ихъ лѣта, худая, блѣдная. Одѣта просто, съ опредѣленнымъ безвку
сіемъ. Настолько опредѣленнымъ, что оно бросалось въ глаза при простотѣ платья, что бываетъ рѣдко.
И была необычайна несходственность этихъ двухъ дѣтей. Казалось страннымъ, что дѣти могутъ быть до такой степени различны.
Впрочемъ, тутъ это никого не удивляло, т. к. никто не обращалъ на нихъ вниманія. Они сидѣли въ углу большой, неуютной гостиной при начинающихся сумеркахъ и тихо бесѣдовали.
— Мама у тебя есть? — переспросила румяная дѣвочка, т. к. подруга не отвѣтила на первый ея вопросъ.
И теперь она отвѣчала не сразу. Задумалась и, наконецъ, проговорила, какъ бы сама удивляясь своимъ словамъ:
— Нѣтъ, у меня мамы нѣтъ...
— Она умерла? — снова спросила другая.
И на этотъ вопросъ оказалось еще труднѣе отвѣтить, чѣмъ на первый.
Та, которая спрашивала такимъ увѣреннымъ и настойчивымъ тономъ, не могла представить себѣ, сколько неопредѣленныхъ, но мучительныхъ чувствъ вызывала она своими вопросами въ душѣ подруги.
Ей казалось страннымъ, что та отвѣчаетъ не сразу и какъ-то неувѣренно. Она начинала сердиться.
— Ну, что же ты мнѣ не отвѣчаешь? Твоя мама навѣрно умерла.
— Да нѣтъ же, по-моему, она не умерла.
— Но какъ же она не умерла, когда ея нѣтъ?
И снова цѣлую бурю чувствъ, противорѣчивыхъ и тревожныхъ возбудила она этими словами.
Да, это въ самомъ дѣлѣ странно. Если ея нѣтъ, значитъ, она умерла. Но никто никогда не говорилъ о ея смерти и вообще о ней совсѣмъ не говорятъ въ домѣ. Ея просто нѣтъ.
Но какъ отвѣтить этой несносной Вѣрочкѣ, которая забрасываетъ та
кими ужасными вопросами и такъ настойчиво требуетъ на нихъ отвѣта. Вѣдь она ни одного вопроса не пропустила. Если не отвѣтишь ей сразу,
она непремѣнно спроситъ вторично и ни за что не заговоритъ ни о чемъ другомъ, пока не получитъ отвѣта.
И Нина, невольно подчиняясь настойчивости подруги, изо всѣхъ силъ старалась отвѣчать на то, что ей самой было неясно.
— Я не знаю, умерла ли она. Мнѣ кажется, что нѣтъ. Можетъ быть, она куда-нибудь уѣхала.
— Нѣтъ, — отрѣзала Вѣрочка.—
Этого не бываетъ. Когда моя мама была больна и уѣзжала за-границу, она писала намъ письма, и мы знали, гдѣ она.
Это было сказано такъ твердо и рѣзко, что Нина ничего не могла возразить.
Нѣкоторое время подруги молчали. Вѣрочка съ сознаніемъ своей пра
воты. Нина — подавленная доводами подруги.
Первая прервала молчаніе Вѣрочка: — Нѣтъ, значитъ, всетаки она умерла.
Нина вздохнула. Ну, что же, пусть умерла. Вѣдь все равно она ея не зна
етъ. Но почему-то всетаки грустно.
Горло сжимается при словѣ: умерла. И чтобы не расплакаться, и еще, чтобы не дать Вѣрочкѣ вполнѣ восторжествовать, она сказала:
— Вѣроятно, она умерла, но у меня есть тетя, папина сестра.
— Это — хромая? — спросила Вѣрочка и снова поставила Нину въ затрудненіе. Но Нина всетаки сказала:
— Ну да, она хромая, но она моя тетя и живетъ съ нами.
— А она хорошая? — спросила Вѣрочка все такъ же опредѣленно и требовательно ждала отвѣта. И Нина сказала совершенно просто:
— Ну, конечно, хорошая, разъ она моя тетя.
На этотъ разъ Вѣра не нашлась, что отвѣтить.
Послышался голосъ, довольно рѣзкій и властный:
— Дѣти, за Вѣрочкой пришли.
Дѣвочки одновременно встали и взялись за руки.
— Ну, прощай, — сказала равнодушно Вѣрочка и протянула пухлыя, влажныя губы.
Онѣ поцѣловались и, держась за руки, пошли въ переднюю. Такъ раз
ставались онѣ каждое воскресенье, равнодушно, безъ сожалѣнія и ни
когда не говорили о новой встрѣчѣ. Въ сердцахъ ихъ не было дружбы, и
онѣ никогда не ждали другъ друга. Но неизмѣнно, если одна изъ нихъ не заболѣвала, ихъ приводили одну къ другой. Одно воскресенье — Вѣрочку къ Нинѣ, другое — Нину къ Вѣрочкѣ. Ихъ родители рѣшили, что онѣ должны дружить.
— Ну что, наигрались? — задала тетя Катя обычный вопросъ. Такъ спрашивала она каждый разъ, когда за Вѣ
рочкой закрывалась парадная дверь. И, не слушая отвѣта Нины, даже не ожидая его, заковыляла прочь изъ передней.
Нина взглянула ей вслѣдъ и вспомнила вопросъ Вѣрочки: «А она хорошая?» И, хотя подругѣ она безъ колебаній отвѣтила: «Ну, конечно, хоро
шая», но теперь впервые задумалась объ этомъ. Въ самомъ дѣлѣ, хорошая ли она? Вотъ Вѣрочкина мама — та ужъ навѣрно хорошая, въ этомъ нельзя усумниться. Она красивая и всегда такая нарядная, и волосы у нея пушистые, завитые. И пахнетъ
отъ нея хорошо. А главное — она такая ласковая. Съ Вѣрочкой шутитъ, цѣлуетъ ее. И Нину тоже цѣлуетъ, когда та приходитъ, и даетъ конфеты.
А тетя Катя... О, она совсѣмъ не похожа на нее. Она хромая, но это, конечно, ничего. Но она очень некрасива, и волосы мажетъ чѣмъ-то нехо
рошимъ и пахнутъ они нехорошо. Но все это тоже было бы ничего... Но почему она такая неласковая? Вѣдь
никогда Нину не поцѣлуетъ, никогда не посмѣется съ пей. А если Нина сама съ ней заговоритъ, всегда выходитъ, что она помѣшала.
И не только съ Ниной, но и со своимъ братомъ, съ Нининымъ отцомъ она неласкова. Какъ часто они запираются въ кабинетѣ и говорятъ, говорятъ и такъ нехорошо говорятъ.
И все тетинъ Катинъ голосъ слышится... Вотъ и сейчасъ... Да, это всегда бываетъ по вечерамъ.
И привычно-беззвучно Нина скользнула къ кабинету и прильнула къ двери. Она считала, что подслушивать нехорошо, и не было у нея любо
пытства, не было желанія узнать, что тамъ говорится, но неудержимо тянуло къ двери, какъ только слыша
лись эти вечерніе, тревожные голоса. Какъ сомнамбула, безъ воли, безъ сознанія, она скользила къ двери