Нина больше не спрашивала. Въ такой ранній часъ онѣ съ тетей Ка
тей никогда не выходили. Сперва онѣ шли пѣшкомъ, быстро, быстро. Причемъ тетка все время крѣпко держала Нину за руку, словно боясь, что она убѣжитъ. Потомъ сѣли на извозчика, и тетя Катя сказала ему незнакомый адресъ. Съ извозчикомъ она не торговалась, что тоже было необычно.
Ехали долго и всю дорогу молчали. Тетя Катя сидѣла, вытянувшись въ струнку. Она была блѣдна, несмотря на морозъ, и лѣвый глазъ ея все время дергался.
Наконецъ, извозчикъ остановился у подъѣзда. Расплатившись, тетя Ка
тя снова взяла Нину за руку и не отпускала, пока онѣ не взошли по лѣстницѣ до четвертаго этажа. Тамъ тетя Катя позвонила и, когда отворили, втолкнула Нину въ дверь.
— Барыня дома? — спросила она горничную и, не дожидаясь отвѣта, прибавила рѣзко:
— Окажите ей, что здѣсь Нина. Дальше Нина помнитъ смутно. Видѣла она, какъ появилась женщина,
совсѣмъ не похожая на тетю Катю и вообще ни на кого. Она была молода и восхитительно красива. Она про
тянула, бѣлыя, покрытыя кольцами руки и обняла ими Нину.
— Нина, моя дѣтка, моя Нина,— проговорила она и заплакала.
Заплакала почему-то и Нина и, вдыхая дурманящій запахъ духовъ, зарылась головой въ складки мягкаго шелка.
И гдѣ-то далеко, какъ бываетъ во снѣ, прозвучалъ визгливый голосъ:
— Берите ее, я больше за ней смотрѣть не намѣрена.

И съ силой захлопнулась парадная дверь.

А дальше... Нина очутилась въ свѣтлой, нарядной комнатѣ. Вся мебель была мягкая и душистая. Прекрасная женщина не выпускала Ни
ну изъ объятій. Она цѣловала ее, смѣялась, заглядывая въ лицо и все повторяя:
— Нина моя... дѣтка моя...
Нина тоже смѣялась, прижимаясь къ ней, но долго ничего не могла сказать. Она оглядывала комнату,

которая казалась ей необычайной. Даже у Вѣрочки, гдѣ все было такъ хорошо, она не видѣла такой комнаты.

На стѣнѣ висѣли два большихъ портрета. На одномъ былъ юноша съ красивымъ и привѣтливымъ ли

цомъ. На другомъ ребенокъ, дѣвочка лѣтъ трехъ, черная, курчавая. И чѣмъ больше Нина вглядывалась въ этотъ портретъ, тѣмъ лицо дѣвочки становилось ей все болѣе и болѣе знакомымъ. Наконецъ, она поняла, что это она сама. И, вмѣстѣ съ этимъ открытіемъ, другая мысль осѣнила ее. И она громко вскрикнула:
— Мама! Ты моя мама!
- Ахъ, ты только сейчасъ догадалась ...
— Да... вотъ... вѣдь это я? - Спросила Нина.
— Да, дѣтка, это ты, когда ты была маленькой.

— А теперь я большая?

— Да, теперь ты совсѣмъ большая. Такъ что мнѣ даже странно, что у меня такая большая дочка.

Она впервые серьезно взглянула на Нину и поцѣловала ее въ лобъ.

— А это кто? — спросила Нина, указывая на другой портретъ.

Мать отвѣтила не сразу.

- Это мальчикъ одинъ, — сказала она задумчиво, и глаза ея стали грустны.
Нина больше не разспрашивала. Ей захотѣлось разсѣять эту внезапную грусть.
Такъ хорошо было, когда онѣ смѣялись и цѣловались.
И она обвила руками шею своей такъ неожиданно найденной матери и заглянула ей въ глаза. И снова при

шелъ смѣхъ, веселье. Такъ провели онѣ въ этой комнатѣ много часовъ. Смѣялись, болтали, шалили, ѣли вкусныя, сладкія вещи.

И Нинѣ казалось, что только теперь началась настоящая жизнь, пре

красная, волшебная, такая, какой она должна, быть въ Нининомъ воображеніи.
А все, что было раньше — жизнь у отца, всегда занятого и суроваго,

тетя Катя, недобрая, съ визгливымъ голосомъ, мрачная, неуютная обста

новка — все это было тяжелымъ сномъ, который никогда не повторится.

Какъ долго длилась эта новая, волшебная жизнь - Нина не знаетъ. Быть можетъ, она провела въ этой комнатѣ нѣсколько часовъ, быть можетъ, годы...
О, сколько чудеснаго онѣ разсказали другъ другу... Каждое слово было откровеніемъ...

Но внезапно тяжелый сонъ ворвался въ жизнь.

Раздался звонокъ. Потомъ голоса. Они все приближались. Нина замѣ
тила въ глазахъ матери тревогу. Внезапно она встала и бросилась къ двери, съ желаніемъ запереть ее на ключъ. Но было поздно. Дверь рас
пахнулась, и на порогѣ Нина увидѣла своего отца.

Тогда началось самое ужасное. Крики, обвиненія, ругательства. О Нинѣ, казалось, забыли. И она слушала, какъ обычно, слушала тѣ ночные споры, не понимая и мучаясь.

Но теперь было несравненно мучительнѣе. Мучительно было то, что кричала не тетя Катя, а эта молодая, прекрасная женщина, Нинина мать. И ужасно было еще то, что Нина ничѣмъ не могла ей помочь, потому что, какъ всегда, слыша крикъ, впала въ оцѣпенѣніе и не могла произнести ни слова, не могла пошевельнуться.
Наконецъ, кто-то схватилъ Нину и потащилъ куда-то. Она пришла въ себя на улицѣ. Какъ тогда тетя Катя, теперь отецъ крѣпко сжималъ ея руку. Потомъ они долго ѣхали на извозчикѣ. Было темно. Отецъ сопѣлъ. Но теперь его сопѣніе было похоже на стонъ.
Но Нина не сказала ему ни слова. Она ненавидѣла его.
Снова потянулись дни, однообразные и унылые. Тяжелый сонъ опять
занялъ мѣсто жизни. Въ домѣ было тихо и холодно. Тетя Катя и отецъ помирились, и надолго прекратились споры.

Сердце Инны сжималось тоской. Но на мгновенія, вспоминая часы, про

веденные въ настоящей жизни, тамъ въ мягкой, душистой комнатѣ, она чувствовала, себя счастливой. И знала, что теперь можетъ сказать Вѣрочкѣ:

Нѣтъ, моя мама не умерла. Она жива!

Наталія Потапенко.