кончается у него „одой къ свободѣ“: теперь уже давно доказано, что и Шиллеръ и Бетховенъ разумѣли въ своемъ созданіи „Lied an die Freiheit“, а не „Lied an die Freude“.
„Вотъ какія были у Бетховена въ продолженіе всей его жизни задачи для созданій. Что могла составлять для него только одна музыка сама по себѣ, ея формы, ея красоты, даже ея величайшія совершенства? Этого всего ему было еще мало; ему надо было постоянно высказывать думы, заботы, треволненія своего великаго духа, свои взгляды на прежнее, свои устремле
нія къ свѣтлымъ солнечнымъ зорямъ впереди. Когда же что-либо подобное предназначалось для созданій музыки, когда кто-нибудь давалъ ей такую великую роль въ судьбахъ человѣчества?
„Бетховенъ совершенно измѣнилъ значеніе музыки: онъ возносилъ ее на такую высоту, на которой она еще никогда прежде не бывала, и до корня разрушалъ то прежнее понятіе, тотъ ограниченный предразсудокъ, что му
зыка создана для музыки и что ничего другого отъ нея требовать не надо. Игра и звуки, и формы, хотя бы полные красоты, таланта, даже генія, отодвигались въ сторону, какъ праздная и безцѣльная забава и капризъ. Му
зыка становилась великимъ и серьезнымъ дѣломъ въ жизни человѣка, она выходила изъ пеленокъ и свивальниковъ, которыми долго была связана, возвращалась къ цѣли и назначенію народной пѣсни, къ лучшимъ страни
цамъ великаго Баха, геніальнаго провидца, еще 200 лѣтъ тому назадъ, тайнъ и глубинъ человѣческой душевной жизни, къ лучшимъ истиннѣйшимъ страни
цамъ моцартовскаго колоссальнаго „Реквіема“, стоящаго на границѣ реальной человѣческой жизни и бросающаго отчаянный, безпокойный взглядъ на какую-то другую, будущую жизнь. Бетховенъ уже обладалъ всею мощью и художественными средствами своихъ предшественниковъ великихъ музыкан
товъ прежняго времени, въ томъ числѣ и этихъ двухъ, но прибавлялъ къ нимъ новое настроеніе, новыя цѣли и новый свой матеріалъ, новыя свои
формы. Бетховенъ создалъ новый оркестръ, во сто разъ богаче, сильнѣе,, гармоничнѣе и разностороннѣе прежнихъ, создалъ одну великую, новую инструментальную форму „скерцо“ и сюда вложилъ новые элементы XIX вѣка: юморъ, порывъ, страстность, безпокойство и неожиданныя устремленія. Въ эти новыя формы вошли безчисленныя, иногда наилучшія, талантливѣйшія музыкальныя произведенія новой Европы. Но все-таки не въ новыхъ крас
кахъ и силахъ оркестра и въ созданіи „скерцо“ лежитъ главная великость и недосягаемость Бетховена: великость его—въ жизни и движеніяхъ его вели
каго духа. Онъ потомъ, въ таинственныя минуты создавательства, облекалъихъ въ формы колоссальнаго музыкальнаго искусства.
„Бетховенъ—первый починатель програмной музыки. Онъ возвелъ ее на высокую степень выразительности, совершенства и красоты и передалъ ее въ руки новому европейскому поколѣнію, своимъ наслѣдникамъ и продолжателямъ. Весь музыкальный міръ XIX вѣка живетъ Бетховеномъ и разсучиваетъ его громадный клубокъ“.
Трудно добавить что-нибудь къ этой вдохновенной характеристикѣ Владиміра Васильевича Стасова, просвѣщеннѣйшаго русскаго музыкальнаго писателя. Мы резюмируемъ лишь въ дополненіе главнѣйшія черты личности великаго гиганта музыки.
Бетховенъ обладалъ великимъ и мощнымъ духомъ, съ независимымъ, гордымъ характеромъ; всю жизнь, несмотря на знакомства, ласки и покро
вительство тогдашней знати, эрцгерцоговъ и князей, онъ былъ чуждъ низко
поклонничества, угодливости и придворной лести; это былъ по убѣжденіямъ непримиримый демократъ и республиканецъ, считавшій всякаго властителя за тирана