В ЗИМНЕМ ЭРМИТАЖЕ
НА театральном фронте появилась новая опас
ность — С. Нариманов. С необычайной ловкостью рук он переделывает архивную судебную хронику в зрелище для любопытных зевак, а сатирический роман современника — в лицезрение для тех, кто по молодости лет еще не успел познакомиться до революции с нравами и бытом публичных домов. Первое случилось с „Игуменией Митрофанией , второе — с „Золотой девяткой , написанной по известному переводному роману Ландсбергера.
Я твердо убежден, что и С. Нариманов и коллектив зимнего театра „Эрмитажа , в котором были поставлены обе эти пьесы, обуреваемы самым чи
стым и возвышенным желанием создать спектакль, рисующий гниль и разврат „высшего буужуазного общества и у нас, в эпоху царизма, и на Западе в продолжающейся до сих пор эпохе парламентского „демократизма . Но, странным и роковым образом, это желание остается только в мечтах, а на сцене
зритель видит только одно — типичную мещанскую драматургию, сделанную по заветам Рышковых, Кры
ловых и прочих столпов отечественной театральной
макулатуры — и актеров, беспомощно и страдальчески мечущихся в поисках подлинного сценического материала.
С. Нариманову нельзя отказать в некоторой способности драматически оформить тему, но эта спо
собность пока чисто имитационная, поверхностная, не идущая вглубь и слишком часто потакающая потребностям обывателя в „забавном и „остром зре
лище. В этом его основной порок, опасность для современной сцены, особенно провинциальной, лю
бящей подобные пьесочки, в которых „идеология , как фиговый лист, прикрывает обнаруженность „кассовых приемов и устремлений.
В сущности говоря, „Золотая девятка , по основной теме, повторяет „Пламя , пьесу, достаточно заезженную на наших подмостках. Но в „Пламени есть ряд хороших ролей, и она не решается пока зывать публичный дом в действии.
С. Нариманов, однако, следуя роману, на это решается, не поняв разности впечатлений от литера
турного и сценического материала. В результате — ряд грубых, отвратительных сцен, надуманных и фальшивых ситуаций, апофеозом которых является последняя сцена, в которой отец пытается „купить свою дочь, а та, в порыве негодования и ужаса, убивает его. Нечего сказать, поучительное и современное зрелище для советской аудитории.
Ставивший пьесу К. Зубов почему-то принял ее за мелодраму, и, соответственно этому, нажал пе
дали в трактовке ряда ролей — Анны, Антона Дрекслера и др. Но как бы Жихарева ни страдала в роли благородной и смелой женщины и как бы гневно и бурно она ни произносила свои филип
пики против буржуазного общества — никто этому не поверит, так как в роли нет ни одного живого места, и вся она написана на одной, и притом, фальшивой ноте.
Тоже самое и с ролью мрачного душителя и насильника Антона, управителя публичного дома, — Хохлов, игравший ее, приложил все старания к то
му, чтобы быть страшным и ужасающим, но был только смешон — и не по своей вине.
Благополучнее обстояло дело с чисто-салонными и комедийными ролями — Половикова, Соскин, Межинский, Нарбекова и др. дали ряд хороших игровых эпизодов, не могущих, однако, изгладить того гнетущего впечатления, которое оста
лось от спектакля в целом. М. ЗАГОРСКИЙ.
ПУТЬ ТЕАТРАЛЬНОГО БИЛЕТА
В зеркальном стекле, или
в проволочной сетке просто на просто — в тре
пещущем от сквозняков фонаре — полукруглая про
резь; перед этой прорезью — иногда мраморная, иногда деревянная доска,
отполированная десятками и сотнями опиравшихся на нее локтей; та самая доска, на которую обопретесь и вы, чтобы увидеть в вставленное, проволочную или фанерную раму усталое лицо кассирши... Театральная касса...
Это — почти проблема. Во всяком случая — это то, чем живет каждый, даже самый уважающий себя театр; это то, что зачастую определяет его направ
ление и его репертуар; это то, что следовало бы назвать пастью театра, если бы была допустима такая метафора... И это то, что выражает вкусы многоликого, зачастую непонятного и загадочного существа, которое названо Публикой.
Когда разговариваешь с теми, кто ближе всего и лучше всего знает этот орган театра, когда разговариваешь с театральными администраторами —
этими удивительными людьми, о которых следует написать когда-нибудь отдельный очерк, то слышишь:
— Касса, касса — это все... И не думайте, что это так просто; посадить че
ловека за решеточку, дать ему книжку билетов и боль
шие ножницы, заставить его стричь билеты и счи
тать деньги. Нет, голуба, все это — последнее дело...
— А в чем же — первое?
— Кассу нужно сделать. Вы знаете, что это значит? Нет!
И после их объяснения перед вами встает сложнейшая картина того, как делается театральный ус
пех, барометром которого, по твердому убеждению тех же администраторов, является касса.
Они начинают издалека — с афиши.
— Вот, к примеру, афиша. Конечно, не будем говорить о каких-нибудь таких театрах, как МХАТ 1-й или Малый. Они могут какими ни на есть малень
кими буквами пропечатать — „Дни Турбиных или „Любовь Яровая ; их дело — в шляпе. Касса у них есть. Нет, давайте поговорим о других театрах, попроще — а то так и о случайных спектаклях или кон
цертах. Здесь нужна афиша тонкая и сочиненная с умом, иначе публика не пойдет. Здесь нужно
☛
☛
НА театральном фронте появилась новая опас
ность — С. Нариманов. С необычайной ловкостью рук он переделывает архивную судебную хронику в зрелище для любопытных зевак, а сатирический роман современника — в лицезрение для тех, кто по молодости лет еще не успел познакомиться до революции с нравами и бытом публичных домов. Первое случилось с „Игуменией Митрофанией , второе — с „Золотой девяткой , написанной по известному переводному роману Ландсбергера.
Я твердо убежден, что и С. Нариманов и коллектив зимнего театра „Эрмитажа , в котором были поставлены обе эти пьесы, обуреваемы самым чи
стым и возвышенным желанием создать спектакль, рисующий гниль и разврат „высшего буужуазного общества и у нас, в эпоху царизма, и на Западе в продолжающейся до сих пор эпохе парламентского „демократизма . Но, странным и роковым образом, это желание остается только в мечтах, а на сцене
зритель видит только одно — типичную мещанскую драматургию, сделанную по заветам Рышковых, Кры
ловых и прочих столпов отечественной театральной
макулатуры — и актеров, беспомощно и страдальчески мечущихся в поисках подлинного сценического материала.
С. Нариманову нельзя отказать в некоторой способности драматически оформить тему, но эта спо
собность пока чисто имитационная, поверхностная, не идущая вглубь и слишком часто потакающая потребностям обывателя в „забавном и „остром зре
лище. В этом его основной порок, опасность для современной сцены, особенно провинциальной, лю
бящей подобные пьесочки, в которых „идеология , как фиговый лист, прикрывает обнаруженность „кассовых приемов и устремлений.
В сущности говоря, „Золотая девятка , по основной теме, повторяет „Пламя , пьесу, достаточно заезженную на наших подмостках. Но в „Пламени есть ряд хороших ролей, и она не решается пока зывать публичный дом в действии.
С. Нариманов, однако, следуя роману, на это решается, не поняв разности впечатлений от литера
турного и сценического материала. В результате — ряд грубых, отвратительных сцен, надуманных и фальшивых ситуаций, апофеозом которых является последняя сцена, в которой отец пытается „купить свою дочь, а та, в порыве негодования и ужаса, убивает его. Нечего сказать, поучительное и современное зрелище для советской аудитории.
Ставивший пьесу К. Зубов почему-то принял ее за мелодраму, и, соответственно этому, нажал пе
дали в трактовке ряда ролей — Анны, Антона Дрекслера и др. Но как бы Жихарева ни страдала в роли благородной и смелой женщины и как бы гневно и бурно она ни произносила свои филип
пики против буржуазного общества — никто этому не поверит, так как в роли нет ни одного живого места, и вся она написана на одной, и притом, фальшивой ноте.
Тоже самое и с ролью мрачного душителя и насильника Антона, управителя публичного дома, — Хохлов, игравший ее, приложил все старания к то
му, чтобы быть страшным и ужасающим, но был только смешон — и не по своей вине.
Благополучнее обстояло дело с чисто-салонными и комедийными ролями — Половикова, Соскин, Межинский, Нарбекова и др. дали ряд хороших игровых эпизодов, не могущих, однако, изгладить того гнетущего впечатления, которое оста
лось от спектакля в целом. М. ЗАГОРСКИЙ.
ПУТЬ ТЕАТРАЛЬНОГО БИЛЕТА
В зеркальном стекле, или
в проволочной сетке просто на просто — в тре
пещущем от сквозняков фонаре — полукруглая про
резь; перед этой прорезью — иногда мраморная, иногда деревянная доска,
отполированная десятками и сотнями опиравшихся на нее локтей; та самая доска, на которую обопретесь и вы, чтобы увидеть в вставленное, проволочную или фанерную раму усталое лицо кассирши... Театральная касса...
Это — почти проблема. Во всяком случая — это то, чем живет каждый, даже самый уважающий себя театр; это то, что зачастую определяет его направ
ление и его репертуар; это то, что следовало бы назвать пастью театра, если бы была допустима такая метафора... И это то, что выражает вкусы многоликого, зачастую непонятного и загадочного существа, которое названо Публикой.
Когда разговариваешь с теми, кто ближе всего и лучше всего знает этот орган театра, когда разговариваешь с театральными администраторами —
этими удивительными людьми, о которых следует написать когда-нибудь отдельный очерк, то слышишь:
— Касса, касса — это все... И не думайте, что это так просто; посадить че
ловека за решеточку, дать ему книжку билетов и боль
шие ножницы, заставить его стричь билеты и счи
тать деньги. Нет, голуба, все это — последнее дело...
— А в чем же — первое?
— Кассу нужно сделать. Вы знаете, что это значит? Нет!
И после их объяснения перед вами встает сложнейшая картина того, как делается театральный ус
пех, барометром которого, по твердому убеждению тех же администраторов, является касса.
Они начинают издалека — с афиши.
— Вот, к примеру, афиша. Конечно, не будем говорить о каких-нибудь таких театрах, как МХАТ 1-й или Малый. Они могут какими ни на есть малень
кими буквами пропечатать — „Дни Турбиных или „Любовь Яровая ; их дело — в шляпе. Касса у них есть. Нет, давайте поговорим о других театрах, попроще — а то так и о случайных спектаклях или кон
цертах. Здесь нужна афиша тонкая и сочиненная с умом, иначе публика не пойдет. Здесь нужно
☛
☛