„ВИШНЕВЫЙ САД“ В МХАТ’Е

Почти четверть века легло между премьерой «Вишневого сада» в Художественном театре
(17 января 1904 г.) и сегодняшним днем. Десять лет, —и каких лет! — прошло с тех пор, как выпал «Вишневый сад» из репертуара МХАТа. Теперешнее его возобновление, поэтому, приобретает особое значение.
Десять лет отсутствия в репертуаре этой чеховской пьесы были годами, когда исследователь
ская мысль успела произвести некую ревизию тому традиционному взгляду на «Вишневый сад», который твердо держался с момента его первой постановки.
После публикации писем А. П. Чехова к его жене О, Л. Книппер стало ясно некое расхождение между театром и его автором. Оказалось, что Че
хов остался недоволен постановкой и полагал
даже, что театр «сгубил» его произведение. Это потому, что театр не хотел принять его —авто
ра — точки зрения на пьесу, как на пьесу, прежде всего, комедийного тона. «Веселая комедия — почти фарс», а театр продолжает именовать «Виш
невый сад» драмой. Театр, раскрывая лирическое настроение, замедляет темпы.
Разбираясь в этих укорах и тщательно восстанавливая самый процесс работы Че
хова над пьесой, приходишь к выводу, что вопрос был вовсе не в том «губил» или не губил Станиславский и его театр пьесу, а только в том, что сама пьеса, начатая в одной установке, с явственно акцентированной комедийной струей, мо
жет быть, действительно, фарсового характера,
в окончательной своей отделке, в силу разных обстоятельств, вышла далеко не свободной от противоречий. На ней так и остался лежать некий двойственный оттенок. Конечно, она и задумана, и выполнена все же в несколько новой ма
нере для Чехова, далеко отличной от той, которая нашла свое идеальное выражение в «Дяде Ване», и «Трех сестрах». Тут разница, прежде всего,
видеологии.
Надо вспомнить, что «Вишневый сад» писался в знаменательнейшую
эпоху русской истории—в веяниях собиравшейся револю
ционной грозы, накануне короткой либераль
ной «весны», в эпоху несомнен
ного подъема в слоях передовой интеллигенции.
Важно заме
тить, что уже «Три сестры» бы
ли встречены критикой далеко не востор
женно. Критика находила, что при всем мастер
стве пьеса повторяет старые перепевы. Да и сам Чехов как раз в эти же дни в одном из дружеских своих писем признавался, что «надоело кисляйство».
То, что для старого поколения собственников— Гаевых — могло восприниматься драматически — вынужденный уход из родового гнезда—это самое для Чехова—сына таганрогского лавоч
ника — отнюдь не зараженного дворянским пониманием истерии, событий
и психологии людей—для не
го это вовсе не было насыщено такой элегиче
ской струей. От - сюда и перено
сился акцент на комедийное звучание. Но и формально, в процессе уже самого писания пьесы, Чехов на-ходился под
сильнейшим воздействием водевиля. О воде
виле мечтает он,
уже замышляя «Вишневый сад», а работая над ним, он в то же время переделывает старый свой водевиль «Лекцию о вреде табака».
Но то, что читали Немирович-Данченко и Станиславский в окончательной редакции пьесы, давало им слишком мало материала для того, чтобы соглашаться с авторскими суждениями.
Текст дан в полном противоречии с замыслом. И многие образы все же остались образами драма
тическими, а не комическими. Чехов, переписывая на-бело законченную пьесу, — переписывал уже не то, что было в его первоначальных набросках. Он уже знал, что от многого ему придется отка
заться, прежде всего, потому, что в театре нет целого ряда актеров, которые могли бы сыграть задуманную им пьесу именно в плане комическом.
Отсюда претерпела полное крушение и авторская разметка ролей. Чехов предлагал одних исполнителей, режиссура выдвинула других.
Художественный театр, возобновляя «Вишневый сад» в этом году, не мог, конечно, не считаться с тем, что в отношении пьесы производи
лась как бы некоторая ревизия ее традиции. Поэтому совершенно понятно, что, оставляя в основном прежний к ней подход, даже не исправив на афише определения пьесы — так и осталась «драма» — хотя сам Чехов ни разу, и
ни в одной рукописи не называет «В. С.» «драмой», Художественный театр только частично старался
выполнить требования Чехова, постольку, однако, поскольку эти требования не противоречат мате
риалу, в самой пьесе данному. Чехов, например,
пишет, что действующие лица у него почти не плачут, но достаточно взять карандаш и посчи
тать его собственные ремарки, чтобы убедиться в том, что плачут много и многие. И плачут, и говорят сквозь слезы. Чехов требует от режис
суры, чтобы 4-й акт шел 12 минут, а театр при всем желании ускорить темпы, не может сыграть это действие меньше, чем в 27— 30 минут. Таков текст, таково внутреннее подводное его течение!
К. Станиславский—Гаев
БЕЗ РЕВИЗИИ
О. Книппер-Чехова—Раневская