вежественные цензора к счастью просмотрели подлинное содержание величайших произведений культуры.
В этой борьбе художник, нередко, был вынужден одевать и колпак императорского шута и, как бы потешая и услаждая его величество, созда
вать отравленные пилюли, горько и беспощадно обличающие пакостность российских основ. Как Глумов в «Мудреце» Островского пошел на службу всем китам окружающей его реальности и хотел вложить в ножны свою язвительную эпиграмму и скрыть ее в тайнах своего дневника, но именно в силу своего ума и таланта не мог не глумиться над тем, что его окружало, так и российская воль
нолюбивая оппозиция империи, волей истории поставленная на колени пред грубой силой, сумела «под личиной усердия к царю» дать беспощадное и уничтожающее разоблачение царизма.
В нашей художественной драматической литературе мы не знаем произведения равного комедии Грибоедова по художественным достоинствам, прекрасному, живому языку, обилию острых и разно
сторонних мыслей, которое, в то же время, с такой широтой и силой обобщения отражало бы картины российских нравов и, вместе с тем, давало бы обобщенное, хотя и зашифрованное, творческое выра
жение характеризованной нами борьбы двух начал, определивших российскую культуру в минувшем веке.
Не случайно Грибоедов начинает свое произведение с возврата Чацкого из дальних странствий,
не случайно он сталкивает Чацкого в первый же пень его возврата в Россию со всем укладом российской жизни. Из дальних странствий возвратившийся «карбонарий» уже не жених для россий
ских именитых дворянских невест — он отвергнут богиней Венерой—«Пускай себе разумником слыви, А в семью не включат, на нас не подиви». Опасный мыслитель, пытающийся с беспощадным и непреодолимым логизмом познать и определить то, что его окружает, тем самым уже объективно противо
полагает себя всему российскому жизнеустроению. Это жизнеустроение не терпит встреч ни с здравым смыслом, ни с логикой, и не вымыслом, а смягчен
ным по цензурным условиям отражением реальных событий, звучит объявление Чацкого сумасшедшим. Это сознательный планомерный, а не случай
Чацкий (Самарин). Фамусов (Щепкин),
Скалозуб (Ольгин).
ный ход не только российского имперского аппарата, но и всех его лакеев и прислужников. Мы
вспомним для примера хотя бы Чаадаева и его трагическую судьбу, как возмездие за радикализм фи
лософических размышлений. Ознакомившись с этими философическими размышлениями, не к ночи помянутый нами, Николай положил резолю
цию: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного». Через несколько часов резолюция Николая «очень хорошо» скрепила приказ, составленный шефом жандармов об объявлении
Чаадаева сумасшедшим. Вот выписка из этого приказа: «Жители древней нашей столицы, всегда отличающиеся чистым, здравым смыслом, и будучи преисполнены чувством достоинства Русского На
рода, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана соотечественником их, сохра
нившим полный свой рассудок, и потому, — как дошли сюда слухи, — не только не обратили своего негодования против г. Чеодаева, но, напротив, изъявляют искреннее сожаление свое о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиною написания подобных неле
постей. Здесь получены сведения, что чувство
сострадания о несчастном положении г. Чеодаева единодушно разделяется всей московской публи
кой. Вследствие сего Государю Императору угодно, чтобы Ваше сиятельство, по долгу звания Вашего, приняли надлежащие меры к оказанию г. Чеодаеву всевозможных попечений и медицинских по
собий. Его Величество повелевает, дабы еы пору
чили лечение его искусному медику, вменив сему последнему в обязанность непременно каждое утро посещать г. Чеодаева, и чтобы сделано было распоряжение, дабы г. Чеодаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха: одним словом, чтобы были употреблены все средства к восстановлению его здоровья. Государю Императору угодно, чтобы Ваше Сия
тельство о положении Чеодаева каждомесячно доносили Его Величеству».
Этот незабываемый документ не требует характеристики. Наказать одного из умнейших представителей своей эпохи «сумасшествием», это значит, затмить даже эпоху средневековой инквизиции! В России тем самым по велению импера
торского правительства только сумасшедшие могут быть протестантами и скептиками! Когда Чаадаев прочел предписание об объявлении его сумасшед
шим, «он смутился, чрезвычайно побледнел, слезы брызнули из глаз и не мог выговорить слова». Требуемой полицией подписки «ничего не писать», Чаадаев не дал, а мужественно заменил ее другой:
Дом, где, по преданию, жила семья, послужившая Грибоедову прототипом для Фамусовых (Страстная площадь, ныне Восточный университет им.Сталина).
В этой борьбе художник, нередко, был вынужден одевать и колпак императорского шута и, как бы потешая и услаждая его величество, созда
вать отравленные пилюли, горько и беспощадно обличающие пакостность российских основ. Как Глумов в «Мудреце» Островского пошел на службу всем китам окружающей его реальности и хотел вложить в ножны свою язвительную эпиграмму и скрыть ее в тайнах своего дневника, но именно в силу своего ума и таланта не мог не глумиться над тем, что его окружало, так и российская воль
нолюбивая оппозиция империи, волей истории поставленная на колени пред грубой силой, сумела «под личиной усердия к царю» дать беспощадное и уничтожающее разоблачение царизма.
В нашей художественной драматической литературе мы не знаем произведения равного комедии Грибоедова по художественным достоинствам, прекрасному, живому языку, обилию острых и разно
сторонних мыслей, которое, в то же время, с такой широтой и силой обобщения отражало бы картины российских нравов и, вместе с тем, давало бы обобщенное, хотя и зашифрованное, творческое выра
жение характеризованной нами борьбы двух начал, определивших российскую культуру в минувшем веке.
Не случайно Грибоедов начинает свое произведение с возврата Чацкого из дальних странствий,
не случайно он сталкивает Чацкого в первый же пень его возврата в Россию со всем укладом российской жизни. Из дальних странствий возвратившийся «карбонарий» уже не жених для россий
ских именитых дворянских невест — он отвергнут богиней Венерой—«Пускай себе разумником слыви, А в семью не включат, на нас не подиви». Опасный мыслитель, пытающийся с беспощадным и непреодолимым логизмом познать и определить то, что его окружает, тем самым уже объективно противо
полагает себя всему российскому жизнеустроению. Это жизнеустроение не терпит встреч ни с здравым смыслом, ни с логикой, и не вымыслом, а смягчен
ным по цензурным условиям отражением реальных событий, звучит объявление Чацкого сумасшедшим. Это сознательный планомерный, а не случай
Чацкий (Самарин). Фамусов (Щепкин),
Скалозуб (Ольгин).
ный ход не только российского имперского аппарата, но и всех его лакеев и прислужников. Мы
вспомним для примера хотя бы Чаадаева и его трагическую судьбу, как возмездие за радикализм фи
лософических размышлений. Ознакомившись с этими философическими размышлениями, не к ночи помянутый нами, Николай положил резолю
цию: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного». Через несколько часов резолюция Николая «очень хорошо» скрепила приказ, составленный шефом жандармов об объявлении
Чаадаева сумасшедшим. Вот выписка из этого приказа: «Жители древней нашей столицы, всегда отличающиеся чистым, здравым смыслом, и будучи преисполнены чувством достоинства Русского На
рода, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана соотечественником их, сохра
нившим полный свой рассудок, и потому, — как дошли сюда слухи, — не только не обратили своего негодования против г. Чеодаева, но, напротив, изъявляют искреннее сожаление свое о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиною написания подобных неле
постей. Здесь получены сведения, что чувство
сострадания о несчастном положении г. Чеодаева единодушно разделяется всей московской публи
кой. Вследствие сего Государю Императору угодно, чтобы Ваше сиятельство, по долгу звания Вашего, приняли надлежащие меры к оказанию г. Чеодаеву всевозможных попечений и медицинских по
собий. Его Величество повелевает, дабы еы пору
чили лечение его искусному медику, вменив сему последнему в обязанность непременно каждое утро посещать г. Чеодаева, и чтобы сделано было распоряжение, дабы г. Чеодаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха: одним словом, чтобы были употреблены все средства к восстановлению его здоровья. Государю Императору угодно, чтобы Ваше Сия
тельство о положении Чеодаева каждомесячно доносили Его Величеству».
Этот незабываемый документ не требует характеристики. Наказать одного из умнейших представителей своей эпохи «сумасшествием», это значит, затмить даже эпоху средневековой инквизиции! В России тем самым по велению импера
торского правительства только сумасшедшие могут быть протестантами и скептиками! Когда Чаадаев прочел предписание об объявлении его сумасшед
шим, «он смутился, чрезвычайно побледнел, слезы брызнули из глаз и не мог выговорить слова». Требуемой полицией подписки «ничего не писать», Чаадаев не дал, а мужественно заменил ее другой:
Дом, где, по преданию, жила семья, послужившая Грибоедову прототипом для Фамусовых (Страстная площадь, ныне Восточный университет им.Сталина).