Дом, где жил А. С. Грибоедов (Новинский бульвар, г. Девятинского пер.).
«ничего не печатать», но затем, под гнетом длительного лицемерного врачебного участия и надзора к его мнимому сумасшествию, постепенно, в условиях окружающего его «попечения» и «благо
творного климата», терял силы к сопротивлению и, когда московское губернское правление свидетельствовало «умственные способности» г-жи Пановой, к которой были адресованы письма Чаа
даева, а Панова на «свидетельствовании» отвечала: «В законах гражданских я—как республиканка»,
Чаадаев поспешил сообщить московскому оберполицмейстеру, что он опасается «чтобы по прежним его с Пановой связям правительство не заклю
чило, что он причиною внушения ей подобного рода мыслей». В итоге и Панова была также сопричислена правительством клику сумасшедших.
Нас интересует в данной статье этот эпизод с Чаадаевым и Пановой именно потому, что он не является исключительным, а потому, что было обычным рядовым явлением, когда каждый «умобъявлялся «безумием», когда человек от «уматерпел «горе», когда объективным девизом аппа
рата империи было «Горе уму!». Но значение этого эпизода, как и всех этих явлений, неизмеримо глубже, чем можно было бы предполагать. Тот же Чаадаев в своей «Апологии сумасшедшего» пишет: «Правительство в сущности только исполнило свой
к наставлениям и урокам западной культуры и, подменив свободомыслие болтовней — «поспорят, пошумят и... разойдутся», так и ушло в небытие, не раскаявшись, как защитник и как лакей аппарата империи.
Грибоедов, отобразив эпоху первого Александра, предвосхитил в поэме то, что для Чаа
даева явилось не «творческим сном», а тяжелой явью. «Горе от ума» это не происшествие в доме Фамусова, где был отвергнут молодой и пламенно
влюбленный Чацкий, как это нередко понимал русский театр, и не пламенные и звучные монологи молодого мечтателя, как это звучало в театре по традиции, «Горе от ума»—огромное полотно
отразившее в обобщенной и глубоко волнующей форме борьбу зачинателей российской культуры, одиночек кающегося дворянства,—с твердыней и оплотом азиатского деспотизма и самодержавия — огромной ордой российского боярства, нарядившегося в европейский кафтан и сбрившего допетровскую бороду.
Перед современным советским театром стоит социально плодотворная и исторически почетная
задача прочтения заново огромного классического наследия прошлого и прежде всего русской клас
сики. Творчески разгадать сложные шифры, под которыми скрыты подлинные мысли классиков и подлинное существо прошлого, это единственно
возможный и единственно правильный путь для современного театра, другого пути нет. «Горе от ума» принадлежит к категории зашифрованных произведений и вместе с «Недорослем», «Ревизором», всей трилогией Сухово-Кобылина, «Мудре
цом» и «Доходным местом» Островского несомненно должно быть прочтено театром современному зрителю в первую очередь. В своих работах над рус
ской классикой я посильно пытался это делать в ряде пьес. Успешность всех этих работ, подтвержденная и оценкой критики и приемом зрителя, укрепили меня в убеждении, что избран
ный мной путь верен, и в работах текущего сезона над «Смертью Тарелкина» в Профклубной Мастер
ской и «Горем от ума» на сцене Малого театра я буду пытаться неуклонно продвигаться по тому же пути.
Ник. ВОЛКОНСКИЙ
долг; можно даже сказать, что строгость, упо
требленная против нас в эту минуту, не имеет ничего чрезвычайного, по
тому что, конечно, она далеко не превзошла ожи
даний многочисленной
публики. Что же касается до криков публики, это совсем иное дело. Есть разные способы любить свое отечество: например,
самоед, который любит родные снега, делающие его подслеповатым, дымную юрту, где он проводит, скорчившись, половину своей жизни, протухлый жир своих оленей, окружающий его во
нючей атмосферой». Да, скажем и мы вместе с Ча
паевым: «Что касается до криков публики, это совсем иное дело». Вся «пу
блика» — дворянство в его массе осталось глухо
„Горе от ума . Постановка 40-х годов п/с. Чацкий (Самарин),
Каратыгин (Загорецкий).
«ничего не печатать», но затем, под гнетом длительного лицемерного врачебного участия и надзора к его мнимому сумасшествию, постепенно, в условиях окружающего его «попечения» и «благо
творного климата», терял силы к сопротивлению и, когда московское губернское правление свидетельствовало «умственные способности» г-жи Пановой, к которой были адресованы письма Чаа
даева, а Панова на «свидетельствовании» отвечала: «В законах гражданских я—как республиканка»,
Чаадаев поспешил сообщить московскому оберполицмейстеру, что он опасается «чтобы по прежним его с Пановой связям правительство не заклю
чило, что он причиною внушения ей подобного рода мыслей». В итоге и Панова была также сопричислена правительством клику сумасшедших.
Нас интересует в данной статье этот эпизод с Чаадаевым и Пановой именно потому, что он не является исключительным, а потому, что было обычным рядовым явлением, когда каждый «умобъявлялся «безумием», когда человек от «уматерпел «горе», когда объективным девизом аппа
рата империи было «Горе уму!». Но значение этого эпизода, как и всех этих явлений, неизмеримо глубже, чем можно было бы предполагать. Тот же Чаадаев в своей «Апологии сумасшедшего» пишет: «Правительство в сущности только исполнило свой
к наставлениям и урокам западной культуры и, подменив свободомыслие болтовней — «поспорят, пошумят и... разойдутся», так и ушло в небытие, не раскаявшись, как защитник и как лакей аппарата империи.
Грибоедов, отобразив эпоху первого Александра, предвосхитил в поэме то, что для Чаа
даева явилось не «творческим сном», а тяжелой явью. «Горе от ума» это не происшествие в доме Фамусова, где был отвергнут молодой и пламенно
влюбленный Чацкий, как это нередко понимал русский театр, и не пламенные и звучные монологи молодого мечтателя, как это звучало в театре по традиции, «Горе от ума»—огромное полотно
отразившее в обобщенной и глубоко волнующей форме борьбу зачинателей российской культуры, одиночек кающегося дворянства,—с твердыней и оплотом азиатского деспотизма и самодержавия — огромной ордой российского боярства, нарядившегося в европейский кафтан и сбрившего допетровскую бороду.
Перед современным советским театром стоит социально плодотворная и исторически почетная
задача прочтения заново огромного классического наследия прошлого и прежде всего русской клас
сики. Творчески разгадать сложные шифры, под которыми скрыты подлинные мысли классиков и подлинное существо прошлого, это единственно
возможный и единственно правильный путь для современного театра, другого пути нет. «Горе от ума» принадлежит к категории зашифрованных произведений и вместе с «Недорослем», «Ревизором», всей трилогией Сухово-Кобылина, «Мудре
цом» и «Доходным местом» Островского несомненно должно быть прочтено театром современному зрителю в первую очередь. В своих работах над рус
ской классикой я посильно пытался это делать в ряде пьес. Успешность всех этих работ, подтвержденная и оценкой критики и приемом зрителя, укрепили меня в убеждении, что избран
ный мной путь верен, и в работах текущего сезона над «Смертью Тарелкина» в Профклубной Мастер
ской и «Горем от ума» на сцене Малого театра я буду пытаться неуклонно продвигаться по тому же пути.
Ник. ВОЛКОНСКИЙ
долг; можно даже сказать, что строгость, упо
требленная против нас в эту минуту, не имеет ничего чрезвычайного, по
тому что, конечно, она далеко не превзошла ожи
даний многочисленной
публики. Что же касается до криков публики, это совсем иное дело. Есть разные способы любить свое отечество: например,
самоед, который любит родные снега, делающие его подслеповатым, дымную юрту, где он проводит, скорчившись, половину своей жизни, протухлый жир своих оленей, окружающий его во
нючей атмосферой». Да, скажем и мы вместе с Ча
паевым: «Что касается до криков публики, это совсем иное дело». Вся «пу
блика» — дворянство в его массе осталось глухо
„Горе от ума . Постановка 40-х годов п/с. Чацкий (Самарин),
Каратыгин (Загорецкий).