Переквалификация. На эстраде Деляр и Вилльям.
Фото Айзенберга.
На нем рубашка и воротничек цвета январского снега, башмаки он вычистил так, как не сумел бы айсор самой высшей квалификации, а брюки с вечера выутюжены портным. Он давно и тщательно готовился к этому дню, и все же, когда из зала кто-то безжалостно - спокойно произнес: «Кудрявченко! Приготовиться такомуто», он не сразу понял, что «такой-то» это — он сам, что через 10—15 минут он должен выйти на эстраду и раз навсегда решить свою судьбу.
Жизнь разбилась на две части. Позади остался какой-то организованный привычный сумбур: хождение на биржу Посредрабиса, умение попа
даться в нужную минуту на глаза «жучкам» и администраторам, «выкручиваться» в нехлебные месяцы, когда мало революционных праздников, ловкостью рук, ног и головы летать с трамвая на трамвай, из клуба в клуб в дни торжеств, вымаливать «репертуарчик» у знакомого поэта, кое-как уплачивать и неуплачивать в домком, прачке, сапожнику. Все это осталось позади. Пять, семь, десять лет тяжелой, утомительной, полуголодной жизни эстрадника, имя которого иногда написано акварелью, неуклюжими каракулями где-то у клуба бойни, где-то за Абельмановской, Рогожской заставой, имя которого ни
когда ни разу не было напечатано, не позвало уверенными типографскими буквами афиш на Страстной, на Дмитровке, на Садово-Триумфаль
ной... И все же это имя существовало где-то в списках Посредрабиса, в памяти «жучков», еще сегодня оно записано в книжке профсоюза, которую завтра, может быть, отберут...
***
Есть многолетняя привычка непринужденно ходить по эстраде, не слышать упорного отсут
ствия смеха у зрителей, жизнерадостно улыбаться, уверенно не бросать — дарить затасканные, облинявшие, засалившиеся слова через рампу. Но при
вычке не победить предательски пересыхающих губ, горла сжавшегося, как после третьего кон
церта за вечер, глаз, буравящих каждую секунду темноту зала, тщетно разыскивающих улыбку на губах, пусть хоть одного члена квалификационной комиссии.
На борта вычищенного, разглаженного пиджачка, явно для всего зала капают мелкие, частые капельки пота; галстук промок еще там, за кулисами, и здесь ледяным холодным комком подкрадывается к горлу.
«Репертуарчик», слова, за которые с таким трудом заплачены 20 рублей «испытанному автору», сегодня в первый раз оказываются никому ненужными, грубыми, несмешными.
«Вхожу я в «Город, в который входить нельзя». Навстречу мне «Девушка с коробкой» и еще — «Шесть девушек, которые ищут пристанища».
Фото Айзенберга.
О ТЕХ, КОГО СУДЯТ...
На нем рубашка и воротничек цвета январского снега, башмаки он вычистил так, как не сумел бы айсор самой высшей квалификации, а брюки с вечера выутюжены портным. Он давно и тщательно готовился к этому дню, и все же, когда из зала кто-то безжалостно - спокойно произнес: «Кудрявченко! Приготовиться такомуто», он не сразу понял, что «такой-то» это — он сам, что через 10—15 минут он должен выйти на эстраду и раз навсегда решить свою судьбу.
Жизнь разбилась на две части. Позади остался какой-то организованный привычный сумбур: хождение на биржу Посредрабиса, умение попа
даться в нужную минуту на глаза «жучкам» и администраторам, «выкручиваться» в нехлебные месяцы, когда мало революционных праздников, ловкостью рук, ног и головы летать с трамвая на трамвай, из клуба в клуб в дни торжеств, вымаливать «репертуарчик» у знакомого поэта, кое-как уплачивать и неуплачивать в домком, прачке, сапожнику. Все это осталось позади. Пять, семь, десять лет тяжелой, утомительной, полуголодной жизни эстрадника, имя которого иногда написано акварелью, неуклюжими каракулями где-то у клуба бойни, где-то за Абельмановской, Рогожской заставой, имя которого ни
когда ни разу не было напечатано, не позвало уверенными типографскими буквами афиш на Страстной, на Дмитровке, на Садово-Триумфаль
ной... И все же это имя существовало где-то в списках Посредрабиса, в памяти «жучков», еще сегодня оно записано в книжке профсоюза, которую завтра, может быть, отберут...
***
Есть многолетняя привычка непринужденно ходить по эстраде, не слышать упорного отсут
ствия смеха у зрителей, жизнерадостно улыбаться, уверенно не бросать — дарить затасканные, облинявшие, засалившиеся слова через рампу. Но при
вычке не победить предательски пересыхающих губ, горла сжавшегося, как после третьего кон
церта за вечер, глаз, буравящих каждую секунду темноту зала, тщетно разыскивающих улыбку на губах, пусть хоть одного члена квалификационной комиссии.
На борта вычищенного, разглаженного пиджачка, явно для всего зала капают мелкие, частые капельки пота; галстук промок еще там, за кулисами, и здесь ледяным холодным комком подкрадывается к горлу.
«Репертуарчик», слова, за которые с таким трудом заплачены 20 рублей «испытанному автору», сегодня в первый раз оказываются никому ненужными, грубыми, несмешными.
«Вхожу я в «Город, в который входить нельзя». Навстречу мне «Девушка с коробкой» и еще — «Шесть девушек, которые ищут пристанища».