Вс. Иванов.
РАННИМ летом 1928 года в городе Торше застрелился главный бухгалтер Торшевской конторы треста «Лесо- Запад», Платон Александрович Попов.
В квартире бухгалтера нашли записку: «Совесть замучила, жить больше не могу. Растратил много, а в чем заключается растрата, не пытайтесь искать, так как я самый лучший бухгалтер Союза ССР.»
Присутствующие рассмеялись, а затем переглянулись тревожно: квартира убрана отлич
ной мебелью, на столе тикает хронометр и лежит золотой портсигар 72 пробы. А дальше выяснилось, что Платон Попов часто ездил в Минск, останавливался в лучшей гостинице и на завтрак заказывал рябчиков.
Все минские проститутки отлично знали Платошу и с нежностью хранили его ценные подарки.
На почте докопались, что кому-то и куда-то далеко Платон Попов переводил большие сум
мы. Торшевскую контору треста «Лесо-Западпотрясла тревога.
Заведующий конторой, Филимонов приказал открыть книги. Три дня не покидая столов, смотрели в книги. Курьеры не
утомимо разносили густой и едкий чай, а папиросный дым был еще гуще чая. И с трепетом Филимонов сообщил в Минск, что растрату обнаружить не удалось.
Из Минска примчались два бухгалтера. Четыре дня рылись они в книгах — и Минск тревожно сообщил главной кон
торе в Москву, что где-то есть растрата, а где она и в чем заключается — неизвестно.
Приехали еще бухгалтера — пьяные, в роговых очках. Неделю сидели они над книгами — и книги безмолвствовали. Торша волновалась.
У конторы треста толпились почтенные люди.
Неизвестный почитатель обложил могилу Платона Попова дерном, и тогда весь город заговорил о Попове, и весь город стал с восхищением и ужасом вспоминать жизнь и совестливые глаза Попова.
Бухгалтера из Синдиката уезжали на извозчиках, пьяные, — и без рого
вых очков. И тогда заговорили, что в Торшу приедет Михаил Яковлевич Самойлов, профессор и инструктор бухгалтерии из ВСНХ.
Перу инструктора принадлежало
много печатных трудов, он преподавал бухгалтерию в трех высших учебных заведениях Москвы... “Он умрет, но докопается до правды!» — боязливо прислушивался к таким разговорам завконторой Филимонов.
Шесть лесопильных заводов, пятнадцать сплавных контор, три тысячи рабочих и множество служащих, а главный бух
галтер мертв, и на чеки конторы смотрят недоверчиво и банки и даже частники... Завконторой Филимонов замечал, что даже руки у него седеют. Наконец, в Торшу приехал Самойлов.
Вокзал был хмур, и три носильщика, затейливо раскидывая тощие ноги, подбежали к Самойлову.
У дверей стоял сконфуженно потирающий руки Филимонов. Городской сумасшедший Мотя в пожарной каске и с вы
цветшей андреевской лентой через плечо отдал Самойлову честь.
— Бывают, бывают и здесь загадки! — весело сказал Самойлов и крепко пожал руку Филимонову.
На стройных линиях раскрытых книг и на аккуратных стопочках ордеров пышно сияло электричество. Самойлов вы
пил глоток чаю, глаза его засияли, — он помчался по цифрам, Несколько раз звякнули счеты.
Синий и красный карандаш остановился в воздухе; много голов оторвалось от столов и с трепетом смотрело на этот карандаш. И Самойлов сказал самодовольно:
— Но каждая загадка разгадывается рано или поздно.
Среди уймы цифр он поймал за хвост одну в фальшивых перьях, и тотчас же цифры задрожали, покатились, — черная метель воцарилась на страницах книг.
— Для зовода № 4, по фальшивым чекам! — сказал Самойлов.
Трепет радости охватил конторы.
— Не желаете ли закусить? — сказал Филимонов, а Самойлов ответил ему, что закусы
вать он не будет, лучше пойдет отдохнуть, а пока необходимо найти чековую книжку, из которой выписывались чеки для завода № 4. Самойлов шел по главной улице, он подошел
к мосту через Днепр — деревянному и звонкому. Милиционер отдал честь. Самойлов зашел в столовку выпить квасу, барышня спросила его почтительно:
— Что желаете потребовать, гражданин Самойлов?
Мальчишки смотрели на него с обожанием. Нa углу какой-то измятый человек подержал его за локоть и шопотом сказал:
— Для полноты картины необходимо вам поговорить с другом покойного, хранителем музея, товарищем Безбородко.
Человечек испуганно и вдохновенно скрылся, а Самойлов, подумав, пошел к хранителю краеведческого музея, тов. Безбородко.
Музей находился в недостроенном соборе, рядом со зданиями бывшего кадетского корпуса.
В переулках подле корпуса жили проститутки, раньше они обслуживали кадет, жизнь была им легкая, сытная, всю рево
люцию ждали они кадетского возвращения, а тут, оказалось, подошла и старость, и платья поизносились и стали стаpoмодны. По привычке ходят они с тоской по переулку, и, не ожидая ответа, многие из них спросили Самойлова:
— А ну, как, гражданин?
Собор стоял теплый, высокий, а вечер был фиолетовый.
Безбородко встретил Самойлова в валенках и в тулупе, на стенах висели зеленые диаграммы и кустарные платья, ко
торые продаются в изобилии на торшевских базарах, куски синего льна походили на лед.
— Холодно! — сказал дискантом Безбородко, и Самойлов, действительно, почувствовал, как озноб охватывает его. — Де
сять лет собор промерзал, вот и промерз. Что же, касается Платона Александровича, в искусстве только вы его победить сможете, об вас весь город думает. Я об вас уже Екатерине Аркадьевне сказал, и Екатерина Аркадьевна об вас думает...
А дальше Безбородко стал показывать сорта льна, которые любил покойный Попов. Самойлов вышел из музея в смятении. Измятый человек стоял уже у порога; радостно захихикав, человечек сказал:
— Я говорил Ефиму Трофимычу — выследит, обнаружит. Идите теперь к Екатерине Аркадьевне, она вас ждет.
И Самойлов пошел, действительно, к Екатерине Аркадьевне, владелице «Салона дамских Мод». Ее уважал весь город, — и она достойна была этого уважения, моды ее нисколько не хуже были московских. Она была и стройна и в то же время слегка полна, умела много и хорошо говорить и во время прослезиться.
— Кажется, он любил меня, — сказала она Самойлову со вздохом: — но я не понимала его. Я всю жизнь ждала романтического человека, то-есть, простоту, соединенную с необыкновенным. А я пропустила мимо себя Попова.
... Неизвестный почита
тель обложил могилу дерном.
... Самойлов помчался по цифрам.
... Приехали бухгалтера в роговых очках
... Бухгалтера yeзжали пьяные, без роговых очков.
КРЕСТ БЛАГО☛
РАННИМ летом 1928 года в городе Торше застрелился главный бухгалтер Торшевской конторы треста «Лесо- Запад», Платон Александрович Попов.
В квартире бухгалтера нашли записку: «Совесть замучила, жить больше не могу. Растратил много, а в чем заключается растрата, не пытайтесь искать, так как я самый лучший бухгалтер Союза ССР.»
Присутствующие рассмеялись, а затем переглянулись тревожно: квартира убрана отлич
ной мебелью, на столе тикает хронометр и лежит золотой портсигар 72 пробы. А дальше выяснилось, что Платон Попов часто ездил в Минск, останавливался в лучшей гостинице и на завтрак заказывал рябчиков.
Все минские проститутки отлично знали Платошу и с нежностью хранили его ценные подарки.
На почте докопались, что кому-то и куда-то далеко Платон Попов переводил большие сум
мы. Торшевскую контору треста «Лесо-Западпотрясла тревога.
Заведующий конторой, Филимонов приказал открыть книги. Три дня не покидая столов, смотрели в книги. Курьеры не
утомимо разносили густой и едкий чай, а папиросный дым был еще гуще чая. И с трепетом Филимонов сообщил в Минск, что растрату обнаружить не удалось.
Из Минска примчались два бухгалтера. Четыре дня рылись они в книгах — и Минск тревожно сообщил главной кон
торе в Москву, что где-то есть растрата, а где она и в чем заключается — неизвестно.
Приехали еще бухгалтера — пьяные, в роговых очках. Неделю сидели они над книгами — и книги безмолвствовали. Торша волновалась.
У конторы треста толпились почтенные люди.
Неизвестный почитатель обложил могилу Платона Попова дерном, и тогда весь город заговорил о Попове, и весь город стал с восхищением и ужасом вспоминать жизнь и совестливые глаза Попова.
Бухгалтера из Синдиката уезжали на извозчиках, пьяные, — и без рого
вых очков. И тогда заговорили, что в Торшу приедет Михаил Яковлевич Самойлов, профессор и инструктор бухгалтерии из ВСНХ.
Перу инструктора принадлежало
много печатных трудов, он преподавал бухгалтерию в трех высших учебных заведениях Москвы... “Он умрет, но докопается до правды!» — боязливо прислушивался к таким разговорам завконторой Филимонов.
Шесть лесопильных заводов, пятнадцать сплавных контор, три тысячи рабочих и множество служащих, а главный бух
галтер мертв, и на чеки конторы смотрят недоверчиво и банки и даже частники... Завконторой Филимонов замечал, что даже руки у него седеют. Наконец, в Торшу приехал Самойлов.
Вокзал был хмур, и три носильщика, затейливо раскидывая тощие ноги, подбежали к Самойлову.
У дверей стоял сконфуженно потирающий руки Филимонов. Городской сумасшедший Мотя в пожарной каске и с вы
цветшей андреевской лентой через плечо отдал Самойлову честь.
— Бывают, бывают и здесь загадки! — весело сказал Самойлов и крепко пожал руку Филимонову.
На стройных линиях раскрытых книг и на аккуратных стопочках ордеров пышно сияло электричество. Самойлов вы
пил глоток чаю, глаза его засияли, — он помчался по цифрам, Несколько раз звякнули счеты.
Синий и красный карандаш остановился в воздухе; много голов оторвалось от столов и с трепетом смотрело на этот карандаш. И Самойлов сказал самодовольно:
— Но каждая загадка разгадывается рано или поздно.
Среди уймы цифр он поймал за хвост одну в фальшивых перьях, и тотчас же цифры задрожали, покатились, — черная метель воцарилась на страницах книг.
— Для зовода № 4, по фальшивым чекам! — сказал Самойлов.
Трепет радости охватил конторы.
— Не желаете ли закусить? — сказал Филимонов, а Самойлов ответил ему, что закусы
вать он не будет, лучше пойдет отдохнуть, а пока необходимо найти чековую книжку, из которой выписывались чеки для завода № 4. Самойлов шел по главной улице, он подошел
к мосту через Днепр — деревянному и звонкому. Милиционер отдал честь. Самойлов зашел в столовку выпить квасу, барышня спросила его почтительно:
— Что желаете потребовать, гражданин Самойлов?
Мальчишки смотрели на него с обожанием. Нa углу какой-то измятый человек подержал его за локоть и шопотом сказал:
— Для полноты картины необходимо вам поговорить с другом покойного, хранителем музея, товарищем Безбородко.
Человечек испуганно и вдохновенно скрылся, а Самойлов, подумав, пошел к хранителю краеведческого музея, тов. Безбородко.
Музей находился в недостроенном соборе, рядом со зданиями бывшего кадетского корпуса.
В переулках подле корпуса жили проститутки, раньше они обслуживали кадет, жизнь была им легкая, сытная, всю рево
люцию ждали они кадетского возвращения, а тут, оказалось, подошла и старость, и платья поизносились и стали стаpoмодны. По привычке ходят они с тоской по переулку, и, не ожидая ответа, многие из них спросили Самойлова:
— А ну, как, гражданин?
Собор стоял теплый, высокий, а вечер был фиолетовый.
Безбородко встретил Самойлова в валенках и в тулупе, на стенах висели зеленые диаграммы и кустарные платья, ко
торые продаются в изобилии на торшевских базарах, куски синего льна походили на лед.
— Холодно! — сказал дискантом Безбородко, и Самойлов, действительно, почувствовал, как озноб охватывает его. — Де
сять лет собор промерзал, вот и промерз. Что же, касается Платона Александровича, в искусстве только вы его победить сможете, об вас весь город думает. Я об вас уже Екатерине Аркадьевне сказал, и Екатерина Аркадьевна об вас думает...
А дальше Безбородко стал показывать сорта льна, которые любил покойный Попов. Самойлов вышел из музея в смятении. Измятый человек стоял уже у порога; радостно захихикав, человечек сказал:
— Я говорил Ефиму Трофимычу — выследит, обнаружит. Идите теперь к Екатерине Аркадьевне, она вас ждет.
И Самойлов пошел, действительно, к Екатерине Аркадьевне, владелице «Салона дамских Мод». Ее уважал весь город, — и она достойна была этого уважения, моды ее нисколько не хуже были московских. Она была и стройна и в то же время слегка полна, умела много и хорошо говорить и во время прослезиться.
— Кажется, он любил меня, — сказала она Самойлову со вздохом: — но я не понимала его. Я всю жизнь ждала романтического человека, то-есть, простоту, соединенную с необыкновенным. А я пропустила мимо себя Попова.
... Неизвестный почита
тель обложил могилу дерном.
... Самойлов помчался по цифрам.
... Приехали бухгалтера в роговых очках
... Бухгалтера yeзжали пьяные, без роговых очков.