БАШМАКИ

М
ой сосед, монтер Щеголев, купил в магазине Мосторга на Столешниковом переулке пару хромовых башмаков. Ботинки были ослепительно хороши, они мелодично поскрипывали на ходу, желтая кожа их отливала запа
дом, — и восемь дней Щеголев ходил, как именинник, смахивая с них каждую случайную пылинку и все время поглядывая себе на ноги.
На девятый день он сказал, наступив на оброненную кемто щепку в корридоре:
— Чтой-то ходить больно, вроде как подошвы жгет, гвозди, что ли...
Он снял и осмотрел башмаки и, вместо гвоздей, увидел две совершенно недвусмысленных дырки на подметках. На левом башмаке отстал, кроме того, рант, а на правом из под лопнувшей кожи нагло выглядывал в уголке кусок грязного серого полотна.
Монтер стал мрачен, как воробьиная ночь, завернул башмаки в газетный лист и, обувшись в старые, пошел в магазин на Столешников.
Ботинки ему обменяли. Новые сверкали и были так же нарядны, как и прежние. Они носились одиннадцать дней. На двенадцатый оба они, точно сговорившись, до основания лопнули поперек, у носков; кроме того, у них оборвались ушки, отскочили застежки для шнурков, и во все щели вылезла дратва.
— Вы, кажется, во второй раз? — сухо спросил щеголеватый приказчик с пробором на голове и с цветным платочком в кармане пиджака, когда монтер принес и молча развернул перед ним на прилавке башмаки.
— И в третий приду, если лопнут, — мрачно сказал Щеголев: — Я деньги платил, а не собачьи бумажки какие нибудь!
— Обратитесь к заведующему! Заведующий осмотрел башмаки и скорбно покачал головой. — Носить не умеете, уважаемый! Ботинок не железный, он требует обращения.
— Да чего-ж там не уметь то? — удивился Щеголев: — всю жизнь ношу, а никогда не учился! Что выдумали, право. Это-ж не трактор, чтоб вокруг него учиться.
— Нельзя так, нельзя, уважаемый! Хромовый ботинок имеет нежность, он любит деликатный уход, ему и бархатка нужна, и щеточка и покой...
— Может, его в санаторию на лето отправлять?
— Не в санаторию, а шаркать не надо, когда ходите. — Я не шаркаю.
— Видать, как вы не шаркаете. Сам от себя ботинок не лопнет. Я вам обменяю исключительно ввиду трудового поло
жения, а вы возьмите в конторе инструкцию, и вперед носите но инструкции.
Домой Щеголев вернулся опять в новых башмаках. Он шагал в них осторожно, выбирая место, куда поставить ногу, старательно обошел лужицу на полу, напротив ванны и, споткнувшись о порог, испуганно и раздраженно сказал:
— Понастроили тут! Ступить некуда!
Вечером он лежал за стеной на диване и вслух читал инструкцию о том, как надо носить башмаки. Читал он долго и сосредоточенно, стараясь, видимо, добросовестно вникнуть в самую сокровенную глубину вопроса.
В инструкции подробно говорилось о том, как надо надевать и снимать, шнуровать и чистить ботинки, как в них ходить, куда ставить на ночь и как беречь их от порчи и износа. Например, там было сказано, что ботинки портятся, с одной стороны, от сырости и от мороза, с другой же, им смертельно вредят жара и пыль и надо тщательно беречь ее от всех этих атмосферных влияний.
Потом там указывалось, что надо избегать при чистке жестких щеток, но помнить, в то же время, что слишком мягкая щетка недостаточно втирает мазь в кожу. Наконец, им рекомендовалось обтирать их нецарапающими тряпками, бархатом и замшей, избегать хождений по мостовым, и надевать башмак, берясь одной рукой за ушко, а другой придерживая снизу, за каблук, и шнуровать, «образуя зажим большим и указательным пальцами».
В общем, отчасти это были откровения на тему о том, что лошади едят овес; с другой же стороны правил и пред
писании там было столько, что становилось непонятным, можно ли вообще когда-нибудь, не нарушив ни одного из них, надеть башмаки и в них ходить. ***
Вчера Петька под шумок стащил инструкцию со стола и стал делать из нее голубей. Мать сказала, испуганно ахнув и вырывая у него из рук сжатые, изрезанные листы:
— Что ты, уши оборву! Ведь это инструкция! Ваня, посмотри!
— А плевать я на нее теперь хотел! — сказал монтер Щеголев.
А. Зорич
Утром на следующий день монтер вышел, шлепая туфлями, в корридор и долго рылся там, перерывая все вверх дном в старых корзинах. Он ворчал:
— Что эта за щетка? Это скребница, а не щетка! Такой щеткой паркет чистят, а не ботинки! Лизавета, у тебя старого бархата нет?
— Что ты! — сказала жена: — откуда у меня бархаты? На вон тряпочку...
— Тряпочка не годится. Она поцарапает. — Всегда же обтираем, господи!
— Раньше обтирали, а теперь другая инструкция. Петька, выгляни, дождя нет?
— Нету! — сказал Петька, высунувшись в окно и за одно, чтобы не потерять блестящего случая, плюнув на голову кричавшему во дворе старьевщику.
— Да ты на небо посмотри, увалень! — Хмарит! — сказал Петька.
— Вот положение, не знаешь, как выйти: то ли в калошах, то ли без.
С этого дня, выходя, он неизменно брал калоши, обернув их в газету, подмышку.
***
Он переменил за неделю больше десяти сортов мази; та неприятно пахла, та казалась слишком сухой, та оставляла какие-то тусклые пупырышки на коже; он браковал коробку за коробкой, бросая их едва начатые, в угол, за дрова; Петька подбирал их, ногтями выковыривал мазь и, пуская в ход навощеные нитки, строил комнатные телефоны с мембранами.
Монтер стал рабом своих башмаков. Они заняли, казалось, центральное место в его жизни. Инструкция стала настольной книгой в его быту, вторым евангелием для него и для семьи. Он выучил ее почти наизусть и исполнял ее предпи
сания с точностью аптекаря, развешивающего в малых дозах сложный рецепт. Днем он всегда беспокоился теперь:
не пойдет ли дождь, не слишком ли пыльно, и старался ходить такой дорогой, где были гладкие асфальтовые тро
туары; по вечерам начинались долгие поиски такого места в комнате, куда бы безопасно можно было поставить башмаки на ночь, чтобы там, согласно инструкции, было ни сыро, ни сухо, ни холодно, ни тепло.
Чистил он башмаки дважды в день и до одурения тер их замшей, кусок которой выменял на перочиный нож у зна
комого шофера. Ходить он стал как-то странно, как цапля, не сгибая ног в коленях, и так внимательно и испуганно смотрел вниз, точно по земле перед ним повсюду были рассыпаны пироксилиновые шашки. За две недели он совер
шенно измучил этими вечными разговорами и заботами о башмаках и жену, и домашних и соседей.
Но когда прошли две недели, третью пару его ботинок постиг тот же рок, жертвами которого стали уже две предыдущих. Подошвы на них отстали, носки сморщились, как гни
лушки, каблуки въехали внутрь. Он опять завернул башмаки в газету, пошел в Мосторг на Столешников и героически выдержал двадцатиминутное объяснение с заведующим при закрытых дверях.
Заведующий говорил, что если он рабочий, то должен сочувствовать кожсиндикату и не снашивать три пары обуви в месяц, предоставляя платить за нее Пушкину; монтер же находил, напротив, что кожсиндикат должен сочувствовать ему и не подшивать к ботинкам инструкции вместо подметок, потому что эти бумажки, при всей сознательности потребителя, заменить хорошей кожи отнюдь не могут. Они столковались на том, что монтеру выдали обратно его шестнадцать руб
лей из кассы. Тогда он пошел на толкучку, купил с рук старые башмаки за троячку и отдал сапожнику поставить к ним новые подошвы, союзки и каблуки. Омоложенные, они блестели и поскрипывали, как новые.
Монтер забросил замшу и опять стал ходить по человечески, перестав смотреть себе под ноги.
***