И

зложенное ниже отнюдь не является выдумкой; в этих строках почти буквально передан эпизод, имевший ме
сто с месяц тому назад в одном специальном лечебном заведении Москвы.
Некий молодой советский писатель, полное собрание сочинений которого недавно выпущено Госиздатом, обратился за советом и с просьбой о помощи к видному столичному психиатру.
— Мое обращение покажется вам, вероятно, странным и необычным, профессор,—сказал он:—но не можете ли вы посредством гипноза повысить мою способность к письму?
— Простите, не понимаю.
— Я писатель. Но, видите ли, пишу я как-то механически, без по Сема, что ли. Мы, конечно, подобно Анатолию
Франсу, отрицаем вдохновенье. Существует только уменье приводить себя в рабочее состояние. Но вот это-то, понимаете, никак мне не удастся. Сколько ни сижу, сколько ни пи
шу—не удается. Все дело ведь к том, как расставить слова. И нот, не расставляются, проклятые, как надо!
— Вы давно пишете?
— Три с половиной года.
— Имного написали?
— Шесть томов, сорок два листа. — Гм... порядочно.
— И все неудачно. — Неудачно?
— Представьте.
— М все-таки продолжаете писать?
— Откровенно скажу, как врачу: пережевываю старое!
Профессор подумал с минутку, побарабанил по столу пальцами и осторожно сказал:
— Так может быть вам лучше бросить? Счесть, так сказать, эксперимент неудавшимся? - — Но, ведь, я писатель.
— Что-ж, иногда приходится менять профессии К тому же Это все-таки не то, что землемер или часовой мастер К этому надо иметь особую способность, особый психический, интелектуальпый склад.
— Но меня печатают! — И много? — Все.
— II неудачное тоже? — Тоже.
— И жеваное? — И жеваное.
Профессор посмотрел в окно и в раздумьи почесал переносицу.
— Видите ли, то уменье расставлять слова, о котором вы изволили сказать, иногда называется также талантом. Насколько я понимаю, вы хотите, стало быть, чтобы я внушил вам талант?
— Талантов не существует, профессор. Это отжившее слово.
— Ну, все равно. Уменье... Э-э— Как высказать? — ... расставлять слова.
— Предположим. Как же вы себе реально это представляете? Надо сказать, практическая медицина не знает таких прецедентов.
— А как вообще лечат гипнозом? Ну, я лягу на кушетку, вы проделаете надо мной пассы, или как уж там это полага
ется, и станете внушать: «С этих пор ты пишешь иначе, с этих пор ты правильно расставляешь слова, с этих пор...»
— Гм. По этой теории под гипнозом можно обучить и строить железнодорожные мосты, например, и пломбировать зубы.
— Ах, доктор, это же совсем другое. Здесь, ведь, высшая сфера психики.
Профессор встал и, заложив руки за спину, прошелся но кабинету.
— Послушайте! — сказал он вдруг: — а зачем, собственно, Это вам нужно?
— Что — это?
— Талант, то бишь.. уменье расставлять слова. Ведь вы говорите, вас и так печатают?
— Да, но ведь это не вечно! Откровенно сказку, как врачу: я и сам это считаю недоразумением: В один прекрасный день кто-нибудь да увидит же, что и слова не так расставлены, да и все это вообще не то. Нет, уж вы не отказывайтесь.
...— Мое обращение покажется вам, вероятно, странным и необыкновенным, профессор...
доктор. Я буду благодарным пациентом. Хе - хе... Вам будет посвящена первая зке повесть, написанная после всех этих штучек..
— Штучек?
— Сеансов, я хотел сказать.
Профессор в упор посмотрел на него. Он не опустил честных, голубых, наивных глаз.
— Вот что,—после некоторой паузы сказал профессор:— принесите мне что-нибудь из того, что у вас напечатано. К сожалению, нет, знаете ли, времени следить за беллетристикой. То да се...
— Я понимаю.
— Принесите и загляните через недельку. Я ознакомлюсь и тогда поговорим.
II писатель прислал пятый том своих сочинений, и зашел через неделю.
— Я прочел вашу книгу, — сказал профессор: — и отметил некоторые места. Например, вы пишете: «Смычка — так звали дочь старого политкаторжанина Еремина — бли
стала зубами, ослепительными, как янтарь». Ведь янтарь желтый. Значит, она блистала желтыми зубами?
— Это поэтическая вольность.
— Ну, не знаю. Или вот: «Дом и мебель были в стиле боярина VII века с витыми ножками» У кого же витые ножки? У боярина, у дома, или у мебели?
— Ну, профессор, это детали.
— Да, а вот еще: «Он постепенно вскрыл пинцетом выпершую кость». Во первых, костей не вскрывают, а во вто
рых, пинцетом вообще ничего вскрыть нельзя. Вы спутали пинцет с ланцетом. Потом вы пишете: «У мечети заржала кобылица, голубая лазурь которой сияла на солнце». Как же это так —голубая кобылица?
— Мечеть, а не кобылица — А сказано кобылица,
— Профессор, право же, все это частности, давайте ближе к делу.
— Извольте, Я уклоняюсь от... лечения, — Почему?
— Случай слишком трудный.
— Вы считаете науку бессильной?
— Я считаю, что поскольку существуют школы второй ступени, — внушать посредством гипноза, что корова не пишется через и с точкой, нет никакой надобности.
— О шако, доктор, я попросил бы вас выбирать выразкония. У меня имя. Я сорок два листа написал.
Профессор вскочил вдруг и закричал, потрясая пятым томом еочинений клиента:
— Дрова пошли бы пилить! Арбузы на баржах грузить! Асфальт в котлах месить! Стыдитесь! Голубая кобылица! Ян
тарные зубы! Подъезжая к станции и высунувшись в окно... Учиться надо! Грамматике учиться, а не гипнозы выдумывать!..
... Одеваясь в передней, писатель бормотал обиженно, долго шаркая в полутьме ногами и никак не попадая в галоши.
— Раскричался, скажите пожалуйста! Дрова пилить! Асфальт мешать?! Сам иди, мешай, старая песочница! На зло тебе, дураку, еще сорок листов напишу. И напечатают! Ну, пинцет, ну янтарные зубы, ну ошибся... Подумаешь, художественный театр!..
А. Зорич