☛
(ОПЕРА «ПРОРЫВ» ВО 2-М ГОС. ТЕАТРЕ ОП ЕР Ы и БАЛЕТА)
Шесть лет крепилась дирекция оперных театров, но никак не могла решиться перейти на революционный репертуар.
На что она надеялась? На то, что ей разрешат пробавляться классиками, на
сжатом виде познакомил слушателей с творчеством всех знакомых ему собратий по перу, начиная с Глинки и кончая Прокофьевым.
Таким образом, бережливый человек вместо того, чтобы тратиться на множество билетов, может только один раз схо
дить на «Прорыв» и вдосталь наслушаться любимых мелодий.
Режиссер со своей стороны блеснул новым оригинальным приемом — ввел в спектакль кино.
Кино зрителям очень понравилось. Кадры из многих любимых картин встречались апплодисментами.
— Помнится мне, — сказал один зритель, — что этот кино-прием был уже ис
пользован в каком-то театре... ах, да... в театре Революции, в пьесе «Человек с портфелем».
— И в Художественном театре! — добавил другой.
— И в оперетте «Луна-парк»! — заметил третий.
— И в театре Сатиры, в «Таракановщине»! — вздохнул четвертый, — а равно и в Мюзик-холле!..
Следует отметить, что помимо указанного, других оригинальных приемов режиссер не показал.
— Хватит с них и одного, — сказал он угрюмо, — а то на них не напасешься, на зрителей. Избаловались у Мейерхольдов и Вахтанговых!
К чему эта скромность! К чему умалчивать еще об одном трюке, который ре
комендует режиссуру с самой выгодной стороны.
В первом акте — крестьянин-середняк читал газету, вернее, пел газету. Пел он честную советскую передовую, а в руках держал «Дэйли Мэйль» — орган английских консерваторов.
Люди с хорошим зрением, а также обладатели биноклей, оценили этот тонкий режиссерский прием по достоинству.
Иностранец Федоров
Шесть лет тому назад было сказано: — Театр должен стать революционным. И по возможности скорее.
Многие театральные работники плакали. — Это что же, братцы, — говорили они, — без ножа режете! Помилосердствуйте! Ведь искусство-то, святое оно. Для искусства оно. Ведь театр-то храм. Беспартийный он, — театр-то, аполитичный.
Потом подумали немного, вытерли слезы и принялись за работу.
Первые революционные постановки были плохи. В них неизбежно участвова
ли толстые разлагающиеся полковники, демонически красивые поручики-бело
гвардейцы, их революционно-настроен
ные сестры и благородные председатели исполкомов.
Из года в год революционные спектакли улучшались. Они стали умнее, глубже, талантливее.
О первых неудачах стали позабывать. Псевдо-революционную пошлятину основательно высмеяли сатирические журналы. Революционный театр стал на ноги.
И вдруг, через шесть лет, во 2-м гостеатре оперы и балета была показана опера «Прорыв».
Либретто этой оперы сочиняли 4 человека. Мучительно старались. Вложили в либретто все свои души (четыре). Хо
дили на репетиции. Марали. Выправляли. Добавляли. Вырезывали. Ругались с Реперткомом. Не спали по ночам. Мучили композитора. Сносили упреки режиссера. Грызли суфлера. И в конце концов сочинили.
Деревня находится в руках красных. С левой стороны сцены стоят бедняки и наиболее сознательная часть середняков. С правой стороны — кулаки и подкулачники. Все они что-то поют. Председа
тель волисполкома (баритов) исполняет арию, в которой дается полное марксистское определение капитала.
Тут приходят белые. Их встречает старик-помещик с приемной дочерью. И что же? Среди белых оказывается сын помещика — молодой офицер (тенор). Он обе
щает расправиться с председателем волисполкома. Потом белые разлагаются— пьяные поют «Боже, царя храни», а еще потом тенор поет арию:
— Тоска и грусть теснятся к грудь мою.
Так и поет: «теснятся в грудь». Но, увы, его приемная сестра не любит его, так как она сочувствует председателю волисполкома. Она освобождает председателя из-под ареста.
Старик-пчеловод (бас) поет арию о том, что крестьяне, подобно пчелам, хотя и трудящиеся, но умеют жалить.
Белые бегут. Тенор перед тем, как быть убитым, успевает-таки прикончить приемную сестру. Кончается спектакль Интернационалом. Так-то оно вернее.
— „Тоска и грусть теснятся в грудь
то, что искусство в один прекрасный день признают «искусством для искус
ства»? Или на то, что об опере забудут и махнут на нее рукой.
И только через шесть лет опера увидела, что на нее не только не махнули рукой, но, наоборот, — показывают пальцем.
И она решилась.
На что она решилась в области либретто, мы уже писали.
— Но что либретто! — скажет меломан. — Либретто — чепуха! В опере главное — это музыка.
С правой стороны кулаки и подкулачники.
В опере «Прорыв» композиторов было мало — только один. Однако, музыка была блестяще увязана с либретто. Можно прямо сказать, что по качеству она нисколько ему не уступала. Композитор в
Примечание. В одной из своих прошлогодних рецензий ЧУДАК обру
шился на косность наших театральных критиков, которые по халтурному шаблону расценивают все спектакли толь
ко «на шаги». «Шаг вперед» или «шаг назад» или «хотя и робкий, но шаг впе
ред». ЧУДАК боролся с штампованной критикой, как и борется со штампованными спектаклями.
Но критики, видно, не понимают юмора своего положения. Не так давно кри
тик Загорский (это после всего-то!) поместил в «Вечерней Москве» рецензию, где прямо написал: «Это хотя и робкий, но шажок вперед».
ЧУДАК делает критику Загорскому выговор с предупреждением, что в слу
чае повторения этой фразы его портрет
будет помещен в отделе «Говорящее фото».
Кстати. Выражение «хотя и робкий, но шажок вперед» к спектаклю «Прорывне имеет никакого отношения.
(ОПЕРА «ПРОРЫВ» ВО 2-М ГОС. ТЕАТРЕ ОП ЕР Ы и БАЛЕТА)
Шесть лет крепилась дирекция оперных театров, но никак не могла решиться перейти на революционный репертуар.
На что она надеялась? На то, что ей разрешат пробавляться классиками, на
сжатом виде познакомил слушателей с творчеством всех знакомых ему собратий по перу, начиная с Глинки и кончая Прокофьевым.
Таким образом, бережливый человек вместо того, чтобы тратиться на множество билетов, может только один раз схо
дить на «Прорыв» и вдосталь наслушаться любимых мелодий.
Режиссер со своей стороны блеснул новым оригинальным приемом — ввел в спектакль кино.
Кино зрителям очень понравилось. Кадры из многих любимых картин встречались апплодисментами.
— Помнится мне, — сказал один зритель, — что этот кино-прием был уже ис
пользован в каком-то театре... ах, да... в театре Революции, в пьесе «Человек с портфелем».
— И в Художественном театре! — добавил другой.
— И в оперетте «Луна-парк»! — заметил третий.
— И в театре Сатиры, в «Таракановщине»! — вздохнул четвертый, — а равно и в Мюзик-холле!..
Следует отметить, что помимо указанного, других оригинальных приемов режиссер не показал.
— Хватит с них и одного, — сказал он угрюмо, — а то на них не напасешься, на зрителей. Избаловались у Мейерхольдов и Вахтанговых!
К чему эта скромность! К чему умалчивать еще об одном трюке, который ре
комендует режиссуру с самой выгодной стороны.
В первом акте — крестьянин-середняк читал газету, вернее, пел газету. Пел он честную советскую передовую, а в руках держал «Дэйли Мэйль» — орган английских консерваторов.
Люди с хорошим зрением, а также обладатели биноклей, оценили этот тонкий режиссерский прием по достоинству.
Иностранец Федоров
Шесть лет тому назад было сказано: — Театр должен стать революционным. И по возможности скорее.
Многие театральные работники плакали. — Это что же, братцы, — говорили они, — без ножа режете! Помилосердствуйте! Ведь искусство-то, святое оно. Для искусства оно. Ведь театр-то храм. Беспартийный он, — театр-то, аполитичный.
Потом подумали немного, вытерли слезы и принялись за работу.
Первые революционные постановки были плохи. В них неизбежно участвова
ли толстые разлагающиеся полковники, демонически красивые поручики-бело
гвардейцы, их революционно-настроен
ные сестры и благородные председатели исполкомов.
Из года в год революционные спектакли улучшались. Они стали умнее, глубже, талантливее.
О первых неудачах стали позабывать. Псевдо-революционную пошлятину основательно высмеяли сатирические журналы. Революционный театр стал на ноги.
И вдруг, через шесть лет, во 2-м гостеатре оперы и балета была показана опера «Прорыв».
Либретто этой оперы сочиняли 4 человека. Мучительно старались. Вложили в либретто все свои души (четыре). Хо
дили на репетиции. Марали. Выправляли. Добавляли. Вырезывали. Ругались с Реперткомом. Не спали по ночам. Мучили композитора. Сносили упреки режиссера. Грызли суфлера. И в конце концов сочинили.
Деревня находится в руках красных. С левой стороны сцены стоят бедняки и наиболее сознательная часть середняков. С правой стороны — кулаки и подкулачники. Все они что-то поют. Председа
тель волисполкома (баритов) исполняет арию, в которой дается полное марксистское определение капитала.
Тут приходят белые. Их встречает старик-помещик с приемной дочерью. И что же? Среди белых оказывается сын помещика — молодой офицер (тенор). Он обе
щает расправиться с председателем волисполкома. Потом белые разлагаются— пьяные поют «Боже, царя храни», а еще потом тенор поет арию:
— Тоска и грусть теснятся к грудь мою.
Так и поет: «теснятся в грудь». Но, увы, его приемная сестра не любит его, так как она сочувствует председателю волисполкома. Она освобождает председателя из-под ареста.
Старик-пчеловод (бас) поет арию о том, что крестьяне, подобно пчелам, хотя и трудящиеся, но умеют жалить.
Белые бегут. Тенор перед тем, как быть убитым, успевает-таки прикончить приемную сестру. Кончается спектакль Интернационалом. Так-то оно вернее.
— „Тоска и грусть теснятся в грудь
мою ...
то, что искусство в один прекрасный день признают «искусством для искус
ства»? Или на то, что об опере забудут и махнут на нее рукой.
И только через шесть лет опера увидела, что на нее не только не махнули рукой, но, наоборот, — показывают пальцем.
И она решилась.
На что она решилась в области либретто, мы уже писали.
— Но что либретто! — скажет меломан. — Либретто — чепуха! В опере главное — это музыка.
С правой стороны кулаки и подкулачники.
В опере «Прорыв» композиторов было мало — только один. Однако, музыка была блестяще увязана с либретто. Можно прямо сказать, что по качеству она нисколько ему не уступала. Композитор в
Примечание. В одной из своих прошлогодних рецензий ЧУДАК обру
шился на косность наших театральных критиков, которые по халтурному шаблону расценивают все спектакли толь
ко «на шаги». «Шаг вперед» или «шаг назад» или «хотя и робкий, но шаг впе
ред». ЧУДАК боролся с штампованной критикой, как и борется со штампованными спектаклями.
Но критики, видно, не понимают юмора своего положения. Не так давно кри
тик Загорский (это после всего-то!) поместил в «Вечерней Москве» рецензию, где прямо написал: «Это хотя и робкий, но шажок вперед».
ЧУДАК делает критику Загорскому выговор с предупреждением, что в слу
чае повторения этой фразы его портрет
будет помещен в отделе «Говорящее фото».
Кстати. Выражение «хотя и робкий, но шажок вперед» к спектаклю «Прорывне имеет никакого отношения.