МУХА В ЖЕНЕВЕ

Я

— страшной новости гонец.
Послушайте, исполнясь духу, Про мученический конец.
Постигший рядовую муху!
Свободной мысли колыбель,
Женева нравилась всегда ей. Там спит над озером отель,
Засиженный мушиной стаей.
У кухонной его плиты,
Над сковородкой рот разиня, Сколь часто сиживала ты, Моя малютка-героиня!
Но ты влетела второпях
В зал, где, рассевшись по ранжиру, Сто грудей пели о путях К разоружению и миру...
Они тянули «Дух войны
Грозит грядущим поколеньям, Но будем вооружены
Разоружительным терпеньем!»
В окно! В окно! Тошнит от врак! Скорей! Тоска подходит комом!
Бежать!.. Но форточку сквозняк Захлопнул перед насекомым...
Оно, в испарине, дрожа,
Проводит лапкой по макушке... «Разоружа...»! «Вооружа...»! Ах, нет ужаснее ловушки!
Взглянула муха на восток,
Полна сочувственной заботы, Перекрестила хоботок, Изнемогая от зевоты;
Сложила томно два крыла,
Решительных не выждав сдвигов, И в два приема умерла,
Худыми лапками подрыгав.
Марк Тарловский

КРАСНАЯ СВАДЬБА

Н

едавно в Дагестане, в ауле Хунзах, женился секретарь местного окружного комитета ВЛКСМ, товарищ Ярачи Штиновасов.
За несколько дней до свадьбы в Хунзах, центральный аул округа, заехал случайно какой-то горец из Буйнакска. Вечером он сидел в кучке стариков на завалинке и, узнав о предстоящем событии, значительно сказал:
— И у нас женился один комсомолец. Ай, женился! — А что? — спросили у него.
— На свадьбе военный оркестр играл. Ай, играл!
К этому отнеслись равнодушно. Горец был задет. Он помолчал, подумал и сказал снова:
— И еще Аджаниязов женился у нас, тоже комсомолец. Ай, женился! Пятьсот рублей калыму за жену отдал.
— Порядочно.
— И одиннадцать подушек. Старики прислушивались.
— И кровать, и два матраца с пружинами и персидский ковер. Ай, ковер! И зеркало, и шкаф и сукна шесть кусков. Старики молчали и только одобрительно и важно покачи
вали головами.
— Швейную машину отдал! - помолчав, сказал приезжий горец, как опытный рассказчик, приберегши на самый конец этот эффект: — сто бутылок вина выпили! Тысячу патронов расстреляли!
Тут старики зашевелились, зачмокали губами, заулыбались и, поглаживая бороды, наперебой стали вспоминать, как женились бывало раньше, и сколько резали баранов, и сколько выпивали бузы, и сколько сходилось народа из округа на шумные и веселые аульные свадьбы. Их проняло. Приезжий горец был доволен.
На утро обо всем этом рассказали Штиновасову. Он выслушал, хмуря тонкие собольи брови, подумал и сказал:
— Он думал, что удивит своими матрацами весь Дагестан. Он думал, что о его паршивых подушках будут говорить повсюду в горах, от Гуниба до Кубачей! Молокосос! Я ему покажу, как женится настоящий комсомолец и джигит! Он узнает, какая бывает настоящая красная свадьба!
Решено было не ударить перед Буйнакском лицом в грязь. Хлопоты и приготовления начались за четыре дня до торжества, распорядок которого негласно был санкциони
рован местным партийным комитетом. Во все соседние аулы поскакали, оповещая о предстоящем празднестве и сзывая народ, специально снаряженные гонцы.
Уполномоченный хунзахского кооператива срочно выехал в город для закупки коньяку. Друзья жениха обходили дворы и, не торгуясь, отбирали жирных баранов и в огромных количествах скупали масло и мед.
Возбужденный слухами о предстоящем пышном празднестве, аул стал похож на огромный встревоженный муравейник. Во дворах повсюду готовились к свадьбе.
Женщины без умолка кудахтали, собираясь кучками в саклях. Мужчины доставали и перетряхивали парадные черкесски с газырями и чистили оружие. Мальчишки и взрослые бездельники сновали из конца в конец по улицам, узнавая и торопясь разнести по аулу последние новости.
У дома Штиновасова, пытаясь заглянуть внутрь, кучей толпились зеваки; в доме собирали калым, выкупное имущество невесты, и мать и сестры жениха перерывали за
ветные сундуки и, восхищаясь и отдыхая, складывали в кучу куски великолепного, безворсного горского сукна, подушки,
одеяла, ковры, паласы, зеркала, кувшины и пахучие и огромнейшие овчинные шубы...
Настал, наконец, день свадьбы. Это было, действительно, пышное и грандиозное торжество. Ничего подобного не
видел Хунзах со времен княжеских свадеб. На праздник собрался весь аул. Полностью явился окружной партактив, комсомольцы, советские работники и кооператоры.
Пришли и, по шариату благословив комсомольский брак, заняли почетные места муллы и кадии, местное духовенство. Тянулись бесконечные гости и родня из окрестных сел, гарцевали джигиты, плелись старики, сбегались ребятишки.
Торжество продолжалось непрерывно три дня и три ночи. Все хунзахские учреждения были закрыты в эти дни, и на дверях их висели замки. Крестьянам, приезжавшим из районов в суд и в исполком, говорили:
— Да ведь у нас секретарь женится. Вы разве не слышали?
Крестьяне уезжали, приезжали через день и, снова увидев замки на дверях, спрашивали: — Еще не женился, значит?
За столом, кроме птицы и баранов, которым никто не вел счета, было съедено четыре быка, две бочки масла, мешок риса, и выпито девятьсот бутылок водки, вина и хмельной туземной бузы. Люди напивались, пьяными вали
лись под столы, спали, и, проспавшись и встав, начинали пить и есть сызнова.
Музыкантам отдан был приказ, чтобы музыка не умолкала ни на минуту до конца кутежа, и они, надрываясь, в три смены беспрерывно били в барабаны и дули в зурны.
В комнатах и во дворе шли танцы, и круг, в котором билась бешеная лезгинка, не размыкался ни на секунду; гости бросали танцорам деньги, и разноцветные бумажки, взвиваясь, веером рассыпались в воздухе. Во дворе шла непрерывная, традиционная, беспорядочная стрельба в воздух.
Скоро начались ссоры и драки. Дерущихся разнимали, но они тотчас же схватывались снова, рыча и катаясь по земле. Кого-то побили, кого то ранили, кого-то вели со двора, и он кричал, упираясь и грозясь:
— Пусти, убью! Откуда вино, откуда рис, откуда коньяк? Все из магазина, все бесплатно! Кооператив обобрали! Я все знаю! В тюрьме будете!
Его увели. Вино все лилось и лилось неиссякаемой хмельной рекой. Завывали зурны, били барабаны, трещали вы
стрелы, звучала нестройная, разноголосая, гортанная песня. Безжизненные тела пьяных валялись на полу и повсюду во дворе и на улице...
Только к концу третьих суток стал спадать понемногу пьяный дикий угар. Все устали уже пить, ссориться, кри
чать, скандалить, танцовать и стрелять. С опухшими, одутыми лицами, в измятом и перепачканном платье, хмурые, стыдясь глядеть друг другу в глаза, начали разъезжаться гости.
Пьяный Ярачи Штиновасов увидел заезжего горца, который рассказывал давеча о комсомольской свадьбе в Буйнакске, — и подошел к нему, шатаясь и еле держась на ногах.
— Видал? спросил он: — это тебе не швейная машинка!
Расскажи в Буйнакске всем, как женился Штиновасов! Понял теперь какая бывает настоящая красная свадьба?
— Понял! — сказал приезжий горец и помотал головой: — ой, понял...
А. Зорич