ХРАНИТЕЛЬ ТРАДИЦИЙ И Шахерезада Федоровна, делопроизводительница кон
торы по заготовке Когтей и Хвостов, начала новый рассказ:
— Сейчас, о высокочтимый товарищ Фанатюк, и вы, члены комиссии по чистке, я расскажу вам трагическую
историю.
Среди нынешней молодежи нетрудно различить юношей двух типов: жоржей и братишек
Братишки окончательно порвали со старым миром, носят рубашки «апаш», редко чистят зубы, всей душой болеют за родную футбольную команду, летом занимаются пешеходством, а зимою в прохладных аудиториях коптят духовные ценности.
Жоржи со старым миром не порвали. Они носят преувеличенно широкие панталоны, зубов не чистят никогда и не в силах забыть о бабушке-фрейлине или о том, что их дедушка был чиновником министерства финансов. По вечерам жоржи предаются танцам, которые составляют их любимое занятие.
Есть еще смешанные фигуры: жоржобратишки и братишкожоржи. Первые совершают медленную эво
люцию от тонкого аристократизма жоржей к детской непосредственно
сти братишек. Вторые из лагеря братишек совершают переход к солнечному быту жоржей.
Однако, в нашем рассказе участвуют породы чистых кровей: Коля Архипов был типичным братишкой,
а вид Гени Черепенникова сразу указывал на то, что Гена чистопородный жорж.
И вот однажды в корридоре электротехникума, где оба они учились, Коля Архипов, в присутствии мно
жества студентов, ударил Геню Черепенникова по бледному, одухотворенному лицу.
— Вот тебе за политграмоту Бердникова и Светлова! — сказал Коля Архипов после нанесения удара.
Этим он хотел намекнуть Черепенникову, что нехорошо «заматывать» такую полезную книгу.
В корридоре стало тихо. Все ждали обратного удара. Гоня Черепенников, в котором закипели самые благородные чувства, двинулся было на обидчика, но во-время оценив его атлетическую фигуру, повернулся на полпути и ушел.
Два дня перед ним витала тень дедушки из министерства финансов и взывала о мщении. А на третий день он подошел к братишке Архипову и сказал:
— Вы, конечно, понимаете, что порицание, которое вам вынесло Исполбюро, меня не удовлетворяет. Такие оскорбления смываются только кровью. Я требую сатисфакции.
— Чего? — спросил Коля. — Дуэли.
— Это можно, — хладнокровно сказал Коля, — мы к дуэли привычные.
— Не паясничайте, Архипов! — воскликнул Черепенников. — Хоть в этот решительный час ведите себя достойно. Я все обдумал. К сожалению, в советских условиях возможна только тайная американская дуэль. Мы тянем жребий. Тот, кто вытянет бумажку с крестом, должен умереть, то-есть покончить жизнь самоубийством, предварительно оставив записку: «В смерти моей прошу никого не винить». Способ самоубийства любой. Вас это устраивает?
Колю Архипова это устраивало. Он шаркнул ножкой, обутой в яловочный сапог, и заявил, что давно жаждал американской дуэли.
— Смотрите, - сказал Геня Черепенников, отрезав две бумажки и отмечая одну из них крестом, — дело серьезное. Вы живете последний день.
— Пожалуйста, пожалуйста, — угодливо заметил Архипов, — после того, как вы замотали у меня Бердникова, я как-то потерял вкус к жизни!
— Что вы, интересно знать, запоете, когда вытащите роковую бумажку!? — со злостью закричал Геня.
Враги потянули жребий.
Геня Черепенников был так уверен в победе, что даже зашатался, когда увидел на своей бумажке крест.
В этом месте Шахерезада заметила, что служебный день окончился. А когда наступил
ТРИНАДЦАТЫЙ СЛУЖЕБНЫЙ ДЕНЬ, она продолжала:
— Что же теперь будет? - жалобно спросил он.
— Очень просто, - сказал Архипов, — вам, как любителю дуэлей, самоубийство должно доставить живейшее удоволь
ствие. Сейчас вы пойдете домой и, опрыскав одеколоном ТЭЖЭ листок почтовой бумаги, твердым почерком напишете:
«В смерти моей прошу никого не винить». А потом — какой широкий выбор! Сколько разнообразия! Кстати, не советую вам бросаться под дачные поезда. Это пошло. Умрите с честью, красиво-под сибирским экспрессом, у станции Лосиноостровской.
Геня Черепенников пришел домой с позеленевшим лицом. Есть ему не хотелось. Он с отвращением поболтал ложкой в супе и перешел к письменному столу. Тень финансового дедушки незримо витала над ним.
«В смерти моей прошу никого не винить», — написал он на листке почтовой бумаги.
Дедушка одобрительно закивал головой.
Потом Геня Черепенников всхлипнул, перечеркнул страничку и сделал новую надпись:
«В смерти моей прошу винить Николая Архипова (Токмаков пере
улок, 20, комн. 271. Застать можно вечером), который подстрекал меня к самоубийству».
Дедушка презрительно усмех
нулся, но Гене было все равно.
«Дадут Кольке восемь лет со строгой, - за подстрекательство», злорадно подумал он, — воображаю его удивление .
Но умирать все-таки мучительно не хотелось, хотя дедушка — старорежимный самурай — строгим своим видом показывал, что медлить неудобно и нужно приступать к харакири.
«И чего этот лезет, — подумал Геня Черепенников, отма
хиваясь от навязчивой тени, — самого небось каждый день по морде хлестали и ничего, дожил, дурак, до восьмидесяти
лет. Тоже, лорд-мер города Парижа выискался, хранитель традиций!»
Однако, смыть оскорбление кровью было необходимо.
Геня Черепенников провел ночь типичного самоубийцы.. Он пил кипяченую воду, бросал на пол листки бумаги, писал на стене слово «Люба» и выкурил два десятка папирос «Ау».
Утром он пробудился с тем же ощущением безысходности. Тяжесть несмытого оскорбления давила его тысячами тонн.
И Геня Черепенников решился.
Он взял чистый лист бумаги и твердым почерком написал: ...Стычка братишки с жоржем.
В НАРСУД БАУМАНСКОГО РАЙОНА.
Настоящим прошу привлечь к ответственности гр. Н. Архипова за оскорбление меня действием. Есть свидетели.
Через неделю нарсуд приговорил Архипова к пятнадцати рублям штрафа, что составляло его полуторамесячную стипендию.
Архипов был сконфужен. Черепенников торжествовал. _ А следующая история, — закончила Шахерезада, — будет об удивительном больном — Мисаиле Трикартове.
— «Клянусь Госпланом!» — подумал товарищ Фанатюк, — «я не уволю ее, пока не услышу рассказа о Мисаиле Три
картове!» (Продолжение следует).
Ф. Толстоевский
☛
торы по заготовке Когтей и Хвостов, начала новый рассказ:
— Сейчас, о высокочтимый товарищ Фанатюк, и вы, члены комиссии по чистке, я расскажу вам трагическую
историю.
Среди нынешней молодежи нетрудно различить юношей двух типов: жоржей и братишек
Братишки окончательно порвали со старым миром, носят рубашки «апаш», редко чистят зубы, всей душой болеют за родную футбольную команду, летом занимаются пешеходством, а зимою в прохладных аудиториях коптят духовные ценности.
Жоржи со старым миром не порвали. Они носят преувеличенно широкие панталоны, зубов не чистят никогда и не в силах забыть о бабушке-фрейлине или о том, что их дедушка был чиновником министерства финансов. По вечерам жоржи предаются танцам, которые составляют их любимое занятие.
Есть еще смешанные фигуры: жоржобратишки и братишкожоржи. Первые совершают медленную эво
люцию от тонкого аристократизма жоржей к детской непосредственно
сти братишек. Вторые из лагеря братишек совершают переход к солнечному быту жоржей.
Однако, в нашем рассказе участвуют породы чистых кровей: Коля Архипов был типичным братишкой,
а вид Гени Черепенникова сразу указывал на то, что Гена чистопородный жорж.
И вот однажды в корридоре электротехникума, где оба они учились, Коля Архипов, в присутствии мно
жества студентов, ударил Геню Черепенникова по бледному, одухотворенному лицу.
— Вот тебе за политграмоту Бердникова и Светлова! — сказал Коля Архипов после нанесения удара.
Этим он хотел намекнуть Черепенникову, что нехорошо «заматывать» такую полезную книгу.
В корридоре стало тихо. Все ждали обратного удара. Гоня Черепенников, в котором закипели самые благородные чувства, двинулся было на обидчика, но во-время оценив его атлетическую фигуру, повернулся на полпути и ушел.
Два дня перед ним витала тень дедушки из министерства финансов и взывала о мщении. А на третий день он подошел к братишке Архипову и сказал:
— Вы, конечно, понимаете, что порицание, которое вам вынесло Исполбюро, меня не удовлетворяет. Такие оскорбления смываются только кровью. Я требую сатисфакции.
— Чего? — спросил Коля. — Дуэли.
— Это можно, — хладнокровно сказал Коля, — мы к дуэли привычные.
— Не паясничайте, Архипов! — воскликнул Черепенников. — Хоть в этот решительный час ведите себя достойно. Я все обдумал. К сожалению, в советских условиях возможна только тайная американская дуэль. Мы тянем жребий. Тот, кто вытянет бумажку с крестом, должен умереть, то-есть покончить жизнь самоубийством, предварительно оставив записку: «В смерти моей прошу никого не винить». Способ самоубийства любой. Вас это устраивает?
Колю Архипова это устраивало. Он шаркнул ножкой, обутой в яловочный сапог, и заявил, что давно жаждал американской дуэли.
— Смотрите, - сказал Геня Черепенников, отрезав две бумажки и отмечая одну из них крестом, — дело серьезное. Вы живете последний день.
— Пожалуйста, пожалуйста, — угодливо заметил Архипов, — после того, как вы замотали у меня Бердникова, я как-то потерял вкус к жизни!
— Что вы, интересно знать, запоете, когда вытащите роковую бумажку!? — со злостью закричал Геня.
Враги потянули жребий.
Геня Черепенников был так уверен в победе, что даже зашатался, когда увидел на своей бумажке крест.
В этом месте Шахерезада заметила, что служебный день окончился. А когда наступил
ТРИНАДЦАТЫЙ СЛУЖЕБНЫЙ ДЕНЬ, она продолжала:
— Что же теперь будет? - жалобно спросил он.
— Очень просто, - сказал Архипов, — вам, как любителю дуэлей, самоубийство должно доставить живейшее удоволь
ствие. Сейчас вы пойдете домой и, опрыскав одеколоном ТЭЖЭ листок почтовой бумаги, твердым почерком напишете:
«В смерти моей прошу никого не винить». А потом — какой широкий выбор! Сколько разнообразия! Кстати, не советую вам бросаться под дачные поезда. Это пошло. Умрите с честью, красиво-под сибирским экспрессом, у станции Лосиноостровской.
Геня Черепенников пришел домой с позеленевшим лицом. Есть ему не хотелось. Он с отвращением поболтал ложкой в супе и перешел к письменному столу. Тень финансового дедушки незримо витала над ним.
«В смерти моей прошу никого не винить», — написал он на листке почтовой бумаги.
Дедушка одобрительно закивал головой.
Потом Геня Черепенников всхлипнул, перечеркнул страничку и сделал новую надпись:
«В смерти моей прошу винить Николая Архипова (Токмаков пере
улок, 20, комн. 271. Застать можно вечером), который подстрекал меня к самоубийству».
Дедушка презрительно усмех
нулся, но Гене было все равно.
«Дадут Кольке восемь лет со строгой, - за подстрекательство», злорадно подумал он, — воображаю его удивление .
Но умирать все-таки мучительно не хотелось, хотя дедушка — старорежимный самурай — строгим своим видом показывал, что медлить неудобно и нужно приступать к харакири.
«И чего этот лезет, — подумал Геня Черепенников, отма
хиваясь от навязчивой тени, — самого небось каждый день по морде хлестали и ничего, дожил, дурак, до восьмидесяти
лет. Тоже, лорд-мер города Парижа выискался, хранитель традиций!»
Однако, смыть оскорбление кровью было необходимо.
Геня Черепенников провел ночь типичного самоубийцы.. Он пил кипяченую воду, бросал на пол листки бумаги, писал на стене слово «Люба» и выкурил два десятка папирос «Ау».
Утром он пробудился с тем же ощущением безысходности. Тяжесть несмытого оскорбления давила его тысячами тонн.
И Геня Черепенников решился.
Он взял чистый лист бумаги и твердым почерком написал: ...Стычка братишки с жоржем.
В НАРСУД БАУМАНСКОГО РАЙОНА.
Настоящим прошу привлечь к ответственности гр. Н. Архипова за оскорбление меня действием. Есть свидетели.
Через неделю нарсуд приговорил Архипова к пятнадцати рублям штрафа, что составляло его полуторамесячную стипендию.
Архипов был сконфужен. Черепенников торжествовал. _ А следующая история, — закончила Шахерезада, — будет об удивительном больном — Мисаиле Трикартове.
— «Клянусь Госпланом!» — подумал товарищ Фанатюк, — «я не уволю ее, пока не услышу рассказа о Мисаиле Три
картове!» (Продолжение следует).
Ф. Толстоевский
☛