ПИСЬМО

Д

орогой товарищ! Вы грустите, как женщина: у вас некрасивое лицо... Право, не стоит. Знаете-ли вы, что такое люди и их лица? Я объездил почти весь мир, я видел много лиц человеческих—многих рас, национально
стей, всех классов, и должен вам сказать, что многообразно величие человеческого лица, но горькое безобразие и незначительность в иные моменты присущи всем.
Не хочу повторять общих мест, вроде того, что и писанные красавцы и красавицы бывают безобразны. Я хочу про
сто перечислить очень немногое из того, что я видел, что знаю, и—прошу верить мне—не клевета и желание смешить водит моим пером, а искание правды и твердое желание верно изображать ее неприкрытую сущность.
Так вот, дорогой товарищ, я видел и знаю умных людей, похожих на куриц, овец, крыс, свиней, ящериц, гиппопотамов, змей и страусов. Недавно человек с лицом хорька сделал для меня много хорошего, и я глубоко благодарен ему. Я был только немного удивлен тем, что доброе сердце и благородный ум почему-то скрыты под маской суетливого зверя.
Лицо человека не изучено. Все представления о нем, все приемы и навыки в наших суждениях в корне лживы. Все теории о чертах лица, о значении толстых губ или тонких, о высоких лбах и низких, о глазах, об их цвете, блеске, величине и выражении, о бровях, носах, скулах, затылках, о че
репе, его форме и величине —все эти теории гроша медного не стоят.
Недавно я узнал, что человек решительно всем пожертвовал для других. Это очень долго рассказывать, но он совер
шил подвиг. Для этого нужна душа исключительно сложной конструкции. И она у него есть, эта душа. А глаза у него мутные и выражают чаще всего растерянность, лоб низкий, а рот похож на вывернутый куриный зад. Когда он говорит, то с непривычки даже неловко.
Я помню первого человека, который мне, мальчику, говорил о социальном неравенстве, о чудовищной несправедли
вости классового порабощения—он жил над нашей квартирой и говорил мне это во время встреч на лестнице, где мы подолгу стояли на пыльной площадке.
Он говорил шопотом, обдавая меня жаром. Прекрасная страсть горела в нем. В нем говорило лучшее, что есть в человеке — возмущение неправдой. В нем говорил первый пламень борьбы за равенство, за справедливость.
Выше этого нет страстей на земле. Но у него было желтое, кривое, некрасивое лицо. В спокойном состоянии оно ничего не выражало. Тем, что он мне говорил, что от него я узнал впервые, -я потревожен и сейчас. Его слова зажгли
меня на всю жизнь. Лучшее, что есть во мне, родилось от его слов там, на пыльной площадке, много лет назад.
Но что же делать? При всем желании я не могу назвать его лицо хоть сколько-нибудь интересным. Особенно некрасивы были его губы. Нижняя губа выпирала вперед, а верх
няя лезла на нее, хотела ее прикрыть и никак не могла. Она покрывалась слюной и явной досадой, и зубы вылезали при этом некстати, тоже кривые и нелепые.
Дорогой товарищ! У художников и даже фотографов есть большая забота—как сделать изображение великих людей значительным и интересным для потомства.
Выработка штампа лица великого человека начинается еще при его жизни. Его рисуют и так, и этак. Его снимают на все лады: сбоку, в профиль, при таком повороте и при этаком. Родные никогда не считают похожим портрет своего прославленного сородича.
Действительно, почти все портреты и даже фотографии далеки от правды.
Толстой был маленький старик с жестким, мало-приятным лицом. Пушкин был тоже маленький, прыщавый, с жал
кими бакенбардочками. Он суетился, не особенно важно острил, и Достоевский на открытии памятника Пушкину в Москве—этому самому, на Тверском бульваре—произнес речь, в которой доказывал, что Пушкин был умным человеком, хотя не всем современникам казался таковым.
А сам Достоевский? Что он представлял собой по внешности? Трудно даже рассказать об этом без крайнего оскорбления памяти великого писателя... А Горький, живущий среди
нас? Посмотрите на него внимательно: у него—одного из интереснейших и значительнейших людей нашей эпохи — глаза водянисты и вообще внешность такая, что вы бы обязательно
толкнули его в трамвае, если бы не знали, что это великий писатель... Ведь надо вглядеться в него, чтобы заметить чарующую улыбку и много других привлекательных черт.
Я знаю одного человека, содержательного и крупного, при встрече с которым не могу скрыть глупой улыбки. Его враг как-то сказал, что у него уши, как сибирские, пельмени... Да, это верно. У него уши, как сибирские пельмени.
А у других бывают носы картошкой. Узкие, звериные лбы нависают над обезьяньими челюстями. Дикие бороды всех видов, форм и расцветок торчат из тех же невероятных лиц... Они растут вниз, вверх, в стороны, из ушей, из ноздрей...
И замечательно: чем больше мысли в человеке, чем богаче его внутренняя жизнь, тем больше странностей в его внешнем облике. Посмотрите на врачей, на мыслителей, на изобретателен, высокие лбы, большие, ясные глаза, смелое и гордое выражение откроют и подчеркнут в них после смерти... При жизни же все это скрыто от глаз окружающих.
Ведь кроме черт, еще существует движение. Ведь оно же придает чертам настоящий облик. Толстой описал у На
полеона дрожащую ляжку. Сколько есть дергающихся носов, глаз, губ, плеч! Разве можно перечислить все виды челове
ческой нервности, которые так часто делают смешными и уродливыми самые красивые черты! Я знал человека, который, когда ходил и думал,-сам себя хлопал но заду...
Что такое животные, на которых похожи люди? Человек похож на кошку, свинью, волка или вепря Подумаешь, разве это важно... Это нисколько не роняет его, как не роняет и зверей.
Надо же быть на кого-то похожим. Все похожи на всех. Нет таких насекомых, рыб и птиц, на которые не походили бы люди. Бешеная перетасовка всевозможных масок охватила все живые существа, наполняющие землю, и все наши понятия о красоте и уродстве относительны.
Но я не хочу долго философствовать на эту тему, дорогой товарищ. Мое письмо имеет практическую цель: я хочу, чтобы вы не грустили но поводу вашего некрасивого лица. Неприятно, очень неприятно, когда вы сравниваете свои черты с чем-то некрасивым и непривлекательным.
Я считаю своим долгом заявить вам, что для меня некрасивых людей нет. Наоборот, я отношусь подозрительно к «красивым» лицам, гладкой коже, к глазах с «поволокой»,
к «отточенным» губах, носам и подбородках. Я их не люблю. Я боюсь их. Я им не верю.
Сколько ничтожества, пошлости, глупости, самодовольства, жестокости, хамства и всякой мерзости кроется за глазами с «поволоками», за симметрично выпиликанными губками и ровненько размалеванными бровками у аккуратненько причесанных височков!
Нет, это не моя стихия... Глупая улыбка, вызываемая сравнением ушей с сибирскими пельменями, бывает у меня все реже... Пусть будут уши, как сибирские пельмени! Пожа
луйста! Пусть приходит ко мне мой друг, похожий на хорька. Я люблю его. Я верю ему. Я знаю, что Бальзак был толстый и нелепый, но я люблю его и буду читать его. Я смеюсь, гля
дя на усы Гамсуна, которые закручены кверху... Это странно... Но я не знаю лучшего писателя, чем он.
Кривое, некрасивое лицо того, кто первый зажег во мне неугасимое желание бороться за справедливость, — дороже мне всех лиц! Пусть верхняя губа его налезала на нижнюю. Я не знаю, на что это было похоже. Может быть, на какуюто рыбу. Это было, в всяком случае, хуже сибирских пельменей, но я не думал об этом и не буду думать.
Я верю в человека и люблю его. Я чувствую его сквозь бесконечную мерзость, в которой он тонет, сквозь звериные маски, часто смешные, часто нелепые, но всегда расступаю
щиеся, всегда тускнеющие, когда проглядывает сквозь них подлинно человеческое.
Дорогой друг! Не огорчайтесь, что у вас некрасивое лицо. Не стоит.
Ефим 3озуля