ПРОВЕРКА ЗНАКОМЫХ

Ф
илософии этакого «добряка» чрезвычайно проста: он не любит беспокоиться и никому ни в чем не отказывает. Например, он работает, скажем, по ликвидации безграмотности, а к нему приходят по делам о текстиль
ной пряже. Он не смущается. Не выслушав, как следует, чего от него хотят, он отправляет посетителя в другой конец города и уверяет, что там дадут ему то, что ему нужно, при чем он делает это не казенно, как обыкновенный бюрократ, а так, точно он на свой склад посылает. Придет к нему старушка, почему-то к нему: у нее нет дров. Трое детей. Муж болен. Она
работала. Сократили. Нужда. Мрак. Словом, помогите, дайте дрова.
Он мне котом объяснял: «если я ей скажу, что никаких дров у меня нет для нее, что обращаться ко мне за дровами это все равно, что требовать на телеграфе продукты, то бу
дет длинный разговор, потеря времени, а главное, она уйдет в глубоком убеждении, что я сволочь... А зачем мне это? Я трачу минуту: вам что? Дрова? Пожалуйста! Поезжайте на склад и получайте! Там ей не дают, конечно, никаких дров. Почему, вдруг, ей станут давать дрова?! Но она уже считает, что они сволочи, а не я... Она говорит: этот добрый, этот разрешил, а вот те, бюрократы, не дают».
Доходит до курьезов. Я однажды видел, как мрачный человек чуть ли не со слезами на глазах просил его достать какую-то медную втулку для изобретения и голубую сетку... Ладно, говорит, втулка так втулка, голубая сетка так голу
бая сетка. Несчастный человек, задыхаясь от благодарности, ушел от него в неизвестную даль в полной уверенности, что ему дадут втулку и сетку... Но его даже не пустили туда, куда послал его «добряк».
Эта жуткая провокационная «доброта» укоренилась в нем до такой степени, что он уже не ждет, пока его будут просить, он сам, скотина, предлагает... Ему все равно, что предложить. Он боится, что его попросят. Он всех старается предупредить сам. Как известное животное, которое защищается плохим запахом, так он защищается от просителей этой каторжной своей «добротой».
— Хотите бесплатный билет на волжский пароход? — предлагает он. - Две недели будете кататься. Чудесная прогулка. Солнце. Питание.
Дураки поддаются, верят его ласковому голосу, его кошачьим сияющим глазам и розовым лапам, которыми он восторженно размахивает перед вашим носом. Они бегут в какие-то управления, где никаких бесплатных билетов, ко
нечно, не получают. Но обычно его не ругают, его нельзя ругать. Когда он узнает о неудаче, он так удивлен, он так
разводит руками, что пострадавший изо всех сил старается его успокоить — вместо того, чтобы упрекать... Но нередки чудеса: по совершенно непонятным причинам старушке выдают дрова, мрачный человек где-нибудь получает втулку
или голубую сетку, а какой-нибудь болван преблагополучно две недели путешествует бесплатно на волжском пароходе — в белых брюках и с биноклем на ремешке...
Я несколько раз становился жертвой этого гнуса.
— Что, путешествовали по Волге? — засмеялся Капелов. — Нет, у меня опасно заболела жена и я должен был на свое горе встретиться с ним! Разумеется, он «дал» мне пять лечебниц. Кидался к телефонам, чорт знает куда звонил, перечислял все блага, которыми будет пользоваться жена, а в результате бедняжка чуть не умерла от бессмысленных тасканий по лечебницам, куда нас не пускали и где его фамилии даже не знали!.. Вот, послать бы его за эту «доброту» лет на десять в Соловки!..
Значит, этого вы твердо решили из списка своих знакомых вычеркнуть?
— Без всяких сомнений.
— А кто второй, которого вы в такой же мере знать не желаете?
— Это Голубков. Я даже не знаю, как характеризовать его. Когда я его вижу, — я мрачнею. Стоит ему поговорить со мной несколько минут, как я хожу убитый два дня. Понимаете ли? Человек всего боится. С ним никогда не происхо
дило никаких несчастий. Никто его не трогал. Не обижал.
Ему на редкость везло. Но он так не верит в жизнь и в людей, что его речь, как правило, состоит из одних опасений, как бы чего не вышло. Черт знает, кто его так напугал. Встре
тишь его на улице, он испуганно шепчет: «Идемте, идемте
на правый тротуар». — «А в чем дело?». — «Как в чем дело? Полагается ходить по правому тротуару, когда вы идете в эту сторону. На левом толкнет кто-нибудь. Вы ему слово, он вам десять. Потом суд. А знаете, как судьи устали? Разве они разберутся? Припаяют хулиганство. Письмо в местком.
Там сокращение. Вон из профсоюза. А у меня сердце слабое и семья большая. Не могу я так рисковать». Или такое. Мимо проходит красивая девушка. Он меня дергает за рукав: «Да что вы, что вы? Чего так впились в нее глазами?!».
— А что такое?
— Какой вы неосторожный человек! Разве можно так по нашим временам?! А что, если она обидится?! Видите, какая она смелая, гордая, взгляд какой?! А что, если она вас за нахала примет?! Она, наверное, дочь рабочего и крестьянки. Честной девушке прохода не даете! Вы ду
маете — вам поверят?! Ничего подобного, поверят ей. Она скажет, что вы ее оскорбили. Свидетелей нет. А если бу
дут, то, безусловно, в ее пользу. Вам, мужчине, никто не посочувствует. Известное дело, раз девушка обижена! Чего она станет зря обижаться! Так не бывает. Вот и попадете в чубаровскую историю.
— Да вы с ума сошли. Что вы мелете? Ну, я взглянул на девушку. Я не думал ее обидеть. Да и она не думала обижаться! Вы странный человек! Если бы она была чорт знает кем, так неужели вы думаете, что так сразу обвиняют чело
века?! А свидетели на что? Вот вы же рядом со мной шли. Вы же видели, что я не трогал ее?
— Что я видел?! Ничего я не видел! Будьте любезны меня не тягать по судам! Стану я из-за вас репутацию те
рять, влезать в какие-то чубаровские истории. Что же вы думаете, я из-за вас службу буду терять?! Выступать против рабоче-крестьянской девушки, против нашей смены, ри
сковать положением, благополучием семьи?! Благодарю вас! Гораздо легче вам не смотреть на девушек. Пора о чем-нибудь более серьезном подумать!
Поверьте, когда говоришь с ним несколько минут, прямо жить не хочется. Такая сила в нем — какая-то подлая по
трусости. Он парализует каждое ваше движение. Только вы открыли рот, он еще не знает, что вы скажете — но его лицо темнеет, открываются губы — какие-то синие, как у полумертвого зверя - и оттуда шипит: «Тише!». Вы уже смущены. Вам уже тяжело и неприятно. Еще не зная, в чем дело, вы начинаете оглядываться, чего-то бояться... Какое гнусное существо! Для чего мне нужен такой знакомый? Сколько бы я дал, чтобы его выслали из города!
- Ну, хорошо, — деловито сказал Капелов. — Давайте третьего. Будем уж по порядку, по списку.
— Третий — это Любомиров. Когда его ни встретишь, он тебе заявляет: «Ухожу с работы. Обязательно ухожу. Но понимаете, не отпускает меня главное управление. Удиви
тельные люди! Я прошу, умоляю - отпустите меня, ну, что во мне особенного! А они: нет, нет, поработайте, оставайтесь. Знаете, право не знаю, как поступить».
В сущности, какое мне дело до него? Пускай уходит. Пускай остается. Но при каждой встрече он говорит мне это. Ловит, на лестницах, на улице, переходит с другого тротуара. Иногда забывает и два раза в день говорит мне то же
самое, если встречает меня. Но он это не только мне говорит. Решительно всем. Это - система. И сослуживцам говорит и знакомым. И у всех постепенно складывается глубочайшее убеждение, что человек не дорожит своей должностью, что это деятель широкого полета... Что ему, в самом деле, та
кая должность? Но пот «главное управление» не «отпускаетего... Значит, ценит человека. И яд этой настойчивой и без
застенчивой саморекламы так силен, что он проникает, как пыль, как дым, и люди вокруг него начинают серьезно верить, что его кто-то не отпускает, что его кто-то «сверху
задерживает. Бывает, что непосредственное начальство заражается особым отношением к нему... Собственно, для этого он и практикует свою систему... Никто его, конечно, не «удерживает». «Главное управление» его не знает и не со
бирается знать... Никто о нем не думает! Но он до тошноты надоедает всем этими постоянными заявлениями, что он собирается «уйти», но его «не отпускают». Так он уже рабо
тает в одном учреждении шесть лет и не устает мучить окружающих... Когда я вижу его, я прямо не знаю, куда бежать. О чем бы вы ни заговорили с ним, он обязательно по
вернет на свое: «Вы еще в отпуск не ехали? Еще не знаете, куда поедете? Эх, я бы поехал, да вот, понимаете, не отпускают».
— Это, значит, третий? — спросил Капелов. — Да.
— А тех, что мы встретили случайно, вы записали? — Нет. И без них хватит. Список длинный...
Ефим Зозуля
(Продолжение в следующем номере).