ОЛАДЬИ

С

ложная симфония потягиваний, похрустываний, вздохов, причмокиваний и зевков сопровождала пробуждение
Косарева. Нагретая кровать укачивала его на едва колышащихся и неслышно звенящих пружинах. Ночной сон аккумулировал в подушках и простынях нежное тепло, из объятий которого трудно было уйти.
Проснувшись в привычный час, Косарев поднял глаза на календарь, висевший на стенке. Иа картонке с нарисованной левитановской передвижнической рощицей висел скуд
ный остаток года. Косарев прочел: Октябрь, Октобер, Листопад. 27-е. Воскресенье. Признание СССР Францией. Рождение философа Лейбница. Щи суточные, беф-брезе, кисель.
«Сегодня воскресенье» — подумал в полусне Косарев. «Значит, можно спать дольше». Но потом, все больше просыпаясь, вспомнил: «ах, да ведь наш завод перешел на непре
рывку», и, поморщившись, выругался про себя: «значит спать нельзя, чорт подери!».
Однако, нагретое ложе обладало гипнотической силой. «Не покидай нас» — шуршали простыни. «Склони ко мне еще раз голову... хоть на минуточку» — молила подушка. «Усни, вытянись, смежи глаза» — лепетали, звеня пружины. Косарев не мог отказать мольбам вещей. «Будь что будет!» — сказал
он. — «Дьявол с ней!», и завернулся с головой в одеяло. Через минуту зверский воскресный сон распластал Косарева, агит
пропа коллектива ВКП (б) ленинградского завода ТОМП, что на Выборгской стороне.
Почти одновременно с Косаревым, в то же воскресенье проснулся и председатель завкома завода ТОМП Рамус. Про
снулся он легко и споро, потому что вчера, в субботу, был его день отдыха по непрерывке. Он пил свой утренний чай в веселом настроении хорошо отдохнувшего человека. Когда он выкушал третью чашку чая, часы вдруг пробили половину восьмого, время отправления на работу. Рамус с прощальной тоской посмотрел па воскресный стол. Чашки оран
жевого чая дымились на столе, как костры на равнине,
ложки в чае казались согнутыми, какие-то оптические законы преломляли их, как весло в озере. Желтое масло с капельками воды, золотая колбаса с жемчужинами жира, матовые ампулы винограда — эти явства воскресной трапезы обольщали его, внушая желание остаться за уютным столом, нить дымящийся чай и сидеть в светлой и теплой комнате. Тем более, что было воскресенье. И Рамус не пошел на завод...
Когда Тимофеев толкнул под бок Шатрова, тот только пробормотал что-то со сна и захрапел пуще прежнего. Такова была инерция воскресенья. Сверхсрочный сон в этот день сделался как бы рефлекторным.
Протри зенки! — крикнул Тимофеев, толкнув еще раз Шатрова. — На завод ехать нужно. Разве забыл — непрерывка?
Оплеснутый холодной водой, растолканный Шатров стал натягивать брюки. Одевшись, друзья стали у окна. За окном было воскресенье. Какой-то ферт с гитарой подмышкой вы
ходил из соседних ворот. В трамвай садилась принаряженная
семья. Традиционная питерская чуйка, успевшая напиться спозаранку, материлась посреди мостовой. Было тише обык
новенных будничных утр — народонаселение еще продолжало видеть воскресные сны.
— А ведь знаешь, Шатров, — ехидно сказал Тимофеев,— сегодня на стадионе в два часа футбольный матч. И какой! Грандиозный. Интересно, кто кому наложит. Хорошо было бы пойти, а?
— Чертова непрерывка, — мрачно ответил Шатров. — Меня сегодня на оладьи пригласили. Да к тому же утром свиданье с этой блондиночкой. С Тосей.
— Да, подложила нам свинью непрерывка — вздохнули оба друга, глядя в окно, за которым возникал декорированный солнцем день, старинное важное воскресенье. Ощущая утрен
ний аппетит, слушая урчащие фиоритуры своих молодых пищеводов, Тимофеев и Шатров вышли на улицу, один двумя минутами раньше, другой — позже...
Вечером, укладываясь спать, отсекр комсомольского коллектива того же завода ТОМП Тимофеев спросил, как бы невзначай, у Шатрова, технического секретаря коллектива:
— Ты, Шатров, между прочим, на заводе сегодня был? — А ты? — ехидно спросил Шатров.
— Я...— смущенно ответил Тимофеев — ... футбольный матч, знаешь, и прочее...
— И я тоже — оладьи ел...
Кроме агитпропа коллектива ВКП(б) Косарева, председателя завкома Рамуса, отсекра комсомольского коллектива Тимофеева, технического секретаря коллектива Шатрова, — в воскресенье 27 октября на завод ТОМП, перешедший на
непрерывную неделю, на работу не явились предкульткомиссии Богоявленский, секретарь завкома Кузьмин и другие. Всех их прельстила теплота воскресной кровати, очарование воскресного завтрака, запах воскресных оладий, томление
воскресного свидания, — словом все те бытовые элементы, из которых слагается могучая и косная инерция воскресного дня. Таким образом, в воскресенье 27 октября, на Ленинградском заводе ТОМП заводской комитет и коллектив партии не работали.
Этот факт можно отнести и категории самых позорных. Несколько представителей классового авангарда, руководите
ли партийного коллектива и профессиональных организаций вместо того, чтобы подать пример несознательным рабочим, вместо того, чтобы своим поведением пересечь в корне скеп
тические разговоры в курилках некоторых отсталых рабочих на тему о непрерывке — сами предались откровеннейшему саботажу.
К поведению этих товарищей в воскресенье 27 октября нельзя отнестись как к обычному прогулу, уважительному или неуважительному. Их «массовую» неявку на работу в воскресный день нужно рассматривать, как постыдный срыв
одного из революционнейших производственных мероприятий — перехода на непрерывную неделю. В эпоху напряженного темпа индустриальной пятилетки всяческую российскую лень, косность, сонливость и излишнюю любовь к воскресным оладьям нужно рассматривать как общественное и производст
венное преступление. Такова объективная справедливость эпохи.
Тур