ОХОТНИЧИЙ РАССКАЗ

П

ерекинув дробовик через плечо, Иван Хорьков шел лесом, волоча за собой молодую елочку, трофей тайной порубки, шуршавшую по снегу вялыми иглами. Впереди бежала, повизгивая, рыжая нелепая собака. Высокие и тонкие как черкесы, деревья, в снежных бешметах, покачивались и скрипели к зимней анестезии.
Зимний лес был как цитата из Аксакова.
В жемчужном свете сумерек Хорьков внезапно увидел желтоватый иней на соседнем кустарнике. Он всмотрелся взглядом опытного лесного старожила. Молочный желтый иней мерцал на стволах близлежащих кленов и на обмерзших ветвях рябины. Но этой перламутровой мохнатой пыльце, отложившейся па коре и ветвях, Хорьков сразу, с внезапной радостью, определил — берлога!
Нет лучшей приметы, говорящей о близости медвежьей берлоги, нежели желтый иней в лесу. Эта пушистая пелена, надышанная спящим зверем, приводит зверобоя в ревнивое волнение убийства и погони.
Обуянный охотничьим вдохновением, Хорьков бросил запретную елочку и побежав в Занцы по натоптанной серой снежной тропинке. Через час вся деревня знала о том, что Хорьков выследил медвежий лаз. А вечером в трактире «Венеция», где на стене чернела надпись «Кто спросит менье пары чаю, тому разуваться воспрещаю», — вечером в этом трактире Иван Хорьков торговался с председате
лем занцовского коллектива Союза Охотников Калакуцьким. После третьей пары чая, отложив обгрызенный, посерев
ший кусочек сахару в сторону, божась и бия себя десницей в перси, Хорьков продал Калакуцькому за двадцать пять рублей выслеженного им, Хорьковым, медведя.
Перед вручением означенных денег, Калакуцький с Хорьковым поехали в лес. Действительно, берлога лиловела в лесу. Над черной тенью лога вздымался легкий, незримый нар. Полупочтенный урсус высасывал нежные сны из лапы в своей снежной опочивальне, устланной листьями, травой и мохом. Охотничья кровь закипела в становой жиле Калакуцького, он вынул из кожанной подковки ассигнации и вручил их Хорькову.
Однако, зверь мог уйти из лога. И Калакуцький нанял Хорькова вместе с другим крестьянином Климом Побожевым стеречь медведя, чтоб тот не ушел, положив им жало
ванья десять рублей в месяц. Хорьков и Побожев собрали около берлоги шалаш и в смену следили за зверем. Долгими ночами, отойдя в сторонку, они варили картошку на тлею
щем мерзлом валежнике и курили крупный табак, похожий на отруби. Зима была глухая и сильная. В лесу стояла такая тишина, что Хорьков слышал звон в ушах у Побожева.
Часто к караульщикам приезжал Калакуцький посмотреть, как поживает его медведь. Он так и говорил о нем в разговорах — мой медведь, мой косуха. Мечта о медведе причиняла ему сладостные мучения, подобно тому, как несозданная поэма царапается в сердце поэта. Зимними ночами, лежа на наре у лесничего, он думал о том, бурой ли масти медведь, или черновато-рыжей, есть у него белая лента на горле, волосатая ли у него подошва или голая. Он думал о том, что когда убьет медведя, то сварит суп из медвежьих лап, закоптит окорок, сало и желчь продаст в аптеку, мех свезет в город. В мечте о грядущей охоте, он почти совсем забросил хозяйство и в неокученном хлеву его летали, как молнии, сквозняки.
Время охоты как будто приближалось. В чаянии ловчих утех, Калакуцький купил себе вместо старого дробового могикана новенький штуцер Лефаше. Блестящий на
резной ствол покоился в прекрасном ореховом ложе. В казне ружья лежали картонные гильзы, полные пороха, дроби и пламени. Иногда, стоя перед ярмарочным зеркалом, он на
девал шикарный, по его мнению, охотничий костюм — некий старый бешмет, шапку с атласным стразом, через плечо пускал рог на нескольких семилоровых, томпаковых и брон
зовых цепях. В таком виде этот герой парфорсной охоты, этот жрец лесной богини Артемиды походил на знаменитого тарасконца.
И вдруг однажды... впрочем расскажем спокойно. Однажды Калакуцький вышел на улицу, чтобы занести слесарю еще раз прочистить магазинную часть своего шту
цера. Черный, накатанный санями снег глушил его шаги. Пройдя несколько шагов Калакуцький увидел ехавшие по
среди улицы дровни. На дровнях сидел Ефим Пенц, занцовский житель. В ногах у Пенца лежала медвежья туша.
Это был чудный, огромный медведь. Его желтая прекрасная шкура из тех, что зовутся на охотничьем языке медовыми, блестела на солнце золотом и серебром, отливая беловатыми пестрицами. Медведь был восхитителен.
— Где убил? — крикнул Калакуцький.
— Где нашел, там и убил — ответил важно Пенц,— А тебе какое дело.
— Ну и дура — посмеиваясь сказал Калакуцький. — У меня у самого есть медведь. Меня брат этим не удивишь:
— У казенной делянки — лениво вымолвил Пенц, ударив возжой по крапчатому заду лошади. — Берлога там есть...
Калакуцький зашатался. Его усики, напоминающие подмышки на верхней губе, затрепетали. Он вскочил на коня и помчался в лес. Караульщики мирно спали в шалаше, упившись самогонкой. Медвежья берлога была пуста. Хорь
ков и Побожев не доглядели. Медведь Калакуцького вылез из берлоги и случайно проезжавший мимо Пенц убил зверя.

***

В старой литературе были два небезызвестных жанра— охотничий рассказ и судебная драма.
На этом месте собственно наш охотничий рассказ кончается и начинается судебная драма.
Сейчас же после убийства Пенцем медведя, Калакуцький начал судебным порядком искать свои охотничьи убытки. В красноречивом заявлении, поданном им в Замцовский нарсуд, подробно перечисляются все расходы, понесенные им: шестьдесят рублей за сторожку зверя, семь
десят рублей на поездки к берлоге с целью узнать лежит ли еще медведь. Местный нарсуд после бурных прений и детального казуистического разрешения вопроса признал этот иск подлежащим удовлетворению. Районный нарсуд иск опроверг. Окружной, после высылки экспертной комис
сии на место происшествия, к берлоге, опять-таки признал иск законным. Облсуд долго занимался разрешением этого сложного вопроса о нраве на шкуру неубитого медведя. Знатоки и эрудиты законности не нашли аналогичных прецедентов ни в римском праве, ни в коде Наполеона, ни во
всей истории мировой юриспруденции. В общем, областной суд так или иначе отверг иск Калакуцького.
В совокупности но всем инстанциям дело о шкуре неубитого медведя длилось более года. Медвежья шкура с белыми пестринами служила объектом самого сложного и кропотливого судебного разбирательства. Адвокаты, цивилисты
и криминологи усердно анализировали вопрос о шкуре, как в центре, так и на периферии. Десятки бумажек и отно
шении сложились в огромное «дело о занцовском медведе». Наконец, знаменитая история с занцовским медведем добралась в конце концов до Верхсуда. И только у Верхсуда хва
тило смелости со всей категоричностью заявить, что шкура неубитого медведя принадлежит самому медведю. Диковинное дело было направлено на прекращение.
Так окончилась судебная драма, имеющая началом своим охотничий рассказ. Вопреки литературным канонам жизнь, как видите, иногда смешивает оба жанра.
Тур.