Трудно приходится интеллигентной женщине в наше суровое время.
Мадам Белополякина часто жалуется на жизнь. Она — женщина интеллигентная. Она — тонкий нежный организм, который не выносит нынешних треволнений и лишений. За
граничных модных журналов не докупишься. В наших, советских — сплошной ужас: вместо модных платьев — фото
графии каких-то заводов и выкройки красных косынок. Приходится брать журналы на прочет, снимать с рисунков коими и платить за кажую копию шесть гривен.
***
М
адам Белополякина просыпается поздно, в первом часу.
Муж давно уже на службе. В комнате отвратительно. На столе оставшаяся после вчерашнего ужина грязная посуда (мадам Белополякина поленилась ее вы
мыть и оставила до утра, когда придет домработница). На стульях разбросаны юбки, чулки, бюстгальтеры. Угол одеяла съехал с постели на пол. В раскрытой дверце зеркального шкафа отражается опухшее после сна лицо и гривка неесте
ственно желтых стриженных волос. На затылке просвечивают корни волос природного цвета — черные.
— Ню-ура! — кричит мадам Белополякина. — Hю-yp! - Иду-у!
И в комнате появляется домработница Нюра. На лице ее выражение напряженного страха и преданности.
— Подымите сторы, — говорит мадам Белополякина.— Да подождите, не топайте ногами, как лошадь. Сначала уберите посуду. Да не гремите вы подносом... гос-споди, не
счастье мое... Подождите, говорят вам! Поставьте посуду на место.
Нюра повинуется. — На рынке были?
— Были, — отвечает Нюра.
— Принесите сдачу. Да погодите, господи, горе мое, куда вы уходите?.. Сначала посчитаем. Сколько я вам вчера дала? Пять рублей? — Пять.
— Что-же вы купили?
Нюра привычно загибает шершавый, как наждачная бумага, указательный палец. Начинается самое мучительное — утренние расчеты.
— Да погодите вы, гос-споди, не болбочите, как индюшка, ничего понять нельзя. Так значит, мясо 1 р. 60 к. да 12 коп.
лук — 1 р. 82 к. да 1 р. 90 к. масло — будет 2 р. 90 к. Что вы еще брали? Телятину? Телятина — 90? Значит 2 — 90 да 90 будет 3 р. 90 к. Да 38 копеек подсолнечное... Сколько же это будет? 3 р. 90 к. и 38 копеек — 4 р. 38 копеек. Все?
— Все, — говорит Нюра и вздыхает. — Больше ничего не брали.
— Значит, — высчитывает мадам Белополякина, хмура жирный лобик, — я вам дала пять рублей, а вы стратили 4 р. 38 к. Значит сдачи — пятьдесят восемь копеек. Давайте деньги и принесите мой редикюль. Он там, под кофточкой... Что же вы стоите, как лошадь? Вам говорят!
Но Нюра не двигается с места. Она ошеломленно смотрит на стенку, оклеенную прекрасными розовыми обоями со следами раздавленных клопов.
— У меня гривенник сдачи, - произносит она, с трудом шевеля губами.
— Гос-споди! — восклицает мадам Белополякина. — У нее гривенник сдачи! Откуда же гривенник, когда должно быть пятьдесят восемь. Вы что покупали?..
Счеты возобновляются.
— Телятина — девяносто, — считает Белополякина, — да мясо рубль шестьдесят, итого — два девяносто. Да рубль девяносто масло. Будет четыре девяносто. Да 38 копеек под
солнечное — пять тридцать восемь. Да 12 копеек лук — пять сорок восемь... Погодите! Сколько я вам давала? Пять? А вы истратили пять сорок восемь... Как же вы могли истратить пять сорок восемь, если я вам дала пять? Ну, ладно. Потом сосчитаемся. Горе мое!.. Заберите грязную посуду и давайте чай!
И мадам Белополякина вытаскивает из-под одеяла пухлые, волосатые ноги.
Муж мадам Белополякиной где-то служит, в каком-то научном учреждении. Зарабатывает мало — 300 рублей. «Ли
тературный кружок», где танцуют по пятницами собираются безусловно «порядочные люди», хотят закрыть. Частников прижимают налогами. Половину знакомых выслали куда-то в Соловки. Жить становится труднее с каждым днем. Прислуга — дура, ничего не понимает. Прямо кошмар какой-то.
***
В шесть часов появляется муж, жадно обедает и заваливается спать.
— Разбуди меня, кошечка, в восемь, — просит он. - Нужно на заседание.
— Хорошо, котик, — говорит жена.
Муж очень любит мадам Белополякину. Однако, ей он надоел. Она охотно ушла бы от него. Но к кому? Ведь настоящих людей нету. Хорошо было бы выйти замуж за иностранца, уехать за границу, подальше от этой нехорошей, грубой страны. Но иностранец с честными намерениями не является. Иностранцы тоже хитрые. Норовят воспользоваться случаем и бросить.
Вечером, выпроводив мужа, мадам Белополякина красит толстые, потрескавшиеся губы, основательно пудрится и ждет гостей.
Отдохнуть душой можно в обществе научного сотрудника, молодого человека Бориса Боберова.
Борис Боберов — врун. Все что он ни говорит — все ложь. Врет он небрежно, неряшливо, путается. Но ему прощается все. Его ложь — святая ложь.
— Здравствуйте, дорогая! — говорит он нежным голосом, целуя мадам Белополякину в пульс и подымая брови, — а у меня новость!
— Не секрет? — кокетливо спрашивает Белополякина.
— Что вы! Разве от вас могут быть какие-нибудь секреты!
Впрочем чепуха! Мне прислали из-за границы посылку. — Ах! Что вы говорите!
— Представьте себе. Два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок и потом... это... Патефон «Электрола» с шестьюдесятью самыми модными пластинками.
— Вы шутите! — стонет мадам Белополякина.
— Нет, ей-богу. Я даже сам удивился. Сегодня утром получаю повестку с таможни. В повестке все вещи и перечислены.
— Вероятно, огромная пошлина!
— Пустяки! Рубля два-три. Два шестьдесят пять! Но я решил не брать.
— Почему же, почему?!
— Лень, знаете. Ехать куда-то в таможню. Волноваться. К чему?
— Это безумие! — кричит мадам Белополякина. — Да я бы, я... Нет, вы серьезно?
— Вполне. Но стоит ли об этом говорить. Ну посылка, ну патефон... Подумаешь!
Мадам Белополякина долго не может успокоиться. Боберов напевает: У нас, на Кубе
Ти-ри-рим, ти-ри-рим...
Ах, Куба! Ах, Гаити, Таити, Коломбо, Валенсия! Мадам Белополякина сейчас же, на месте, готова дать палец на отсечение, чтобы побывать под этими пальмами, увидеть это море и потанцевать чарльстон при свете Южного Креста.
— Мне предлагают командировку в Париж, — говорит Боберов, зевая, — на восемь месяцев.
— Да что вы говорите! Не может быть!
— Ей-богу. На семь месяцев. Пятьсот долларов подъемных и по тысяче каждый месяц. — Когда жe?
— Да хоть завтра. Паспорт уже готов. А с визой чепуха — Константин Федорович позвонит по телефону Эрбету... В общем, все это чепуха!...
Мадам Белополякина часто жалуется на жизнь. Она — женщина интеллигентная. Она — тонкий нежный организм, который не выносит нынешних треволнений и лишений. За
граничных модных журналов не докупишься. В наших, советских — сплошной ужас: вместо модных платьев — фото
графии каких-то заводов и выкройки красных косынок. Приходится брать журналы на прочет, снимать с рисунков коими и платить за кажую копию шесть гривен.
***
ДЕНЬ МАДАМ БЕЛОПОЛЯКИНОЙ
М
адам Белополякина просыпается поздно, в первом часу.
Муж давно уже на службе. В комнате отвратительно. На столе оставшаяся после вчерашнего ужина грязная посуда (мадам Белополякина поленилась ее вы
мыть и оставила до утра, когда придет домработница). На стульях разбросаны юбки, чулки, бюстгальтеры. Угол одеяла съехал с постели на пол. В раскрытой дверце зеркального шкафа отражается опухшее после сна лицо и гривка неесте
ственно желтых стриженных волос. На затылке просвечивают корни волос природного цвета — черные.
— Ню-ура! — кричит мадам Белополякина. — Hю-yp! - Иду-у!
И в комнате появляется домработница Нюра. На лице ее выражение напряженного страха и преданности.
— Подымите сторы, — говорит мадам Белополякина.— Да подождите, не топайте ногами, как лошадь. Сначала уберите посуду. Да не гремите вы подносом... гос-споди, не
счастье мое... Подождите, говорят вам! Поставьте посуду на место.
Нюра повинуется. — На рынке были?
— Были, — отвечает Нюра.
— Принесите сдачу. Да погодите, господи, горе мое, куда вы уходите?.. Сначала посчитаем. Сколько я вам вчера дала? Пять рублей? — Пять.
— Что-же вы купили?
Нюра привычно загибает шершавый, как наждачная бумага, указательный палец. Начинается самое мучительное — утренние расчеты.
— Да погодите вы, гос-споди, не болбочите, как индюшка, ничего понять нельзя. Так значит, мясо 1 р. 60 к. да 12 коп.
лук — 1 р. 82 к. да 1 р. 90 к. масло — будет 2 р. 90 к. Что вы еще брали? Телятину? Телятина — 90? Значит 2 — 90 да 90 будет 3 р. 90 к. Да 38 копеек подсолнечное... Сколько же это будет? 3 р. 90 к. и 38 копеек — 4 р. 38 копеек. Все?
— Все, — говорит Нюра и вздыхает. — Больше ничего не брали.
— Значит, — высчитывает мадам Белополякина, хмура жирный лобик, — я вам дала пять рублей, а вы стратили 4 р. 38 к. Значит сдачи — пятьдесят восемь копеек. Давайте деньги и принесите мой редикюль. Он там, под кофточкой... Что же вы стоите, как лошадь? Вам говорят!
Но Нюра не двигается с места. Она ошеломленно смотрит на стенку, оклеенную прекрасными розовыми обоями со следами раздавленных клопов.
— У меня гривенник сдачи, - произносит она, с трудом шевеля губами.
— Гос-споди! — восклицает мадам Белополякина. — У нее гривенник сдачи! Откуда же гривенник, когда должно быть пятьдесят восемь. Вы что покупали?..
Счеты возобновляются.
— Телятина — девяносто, — считает Белополякина, — да мясо рубль шестьдесят, итого — два девяносто. Да рубль девяносто масло. Будет четыре девяносто. Да 38 копеек под
солнечное — пять тридцать восемь. Да 12 копеек лук — пять сорок восемь... Погодите! Сколько я вам давала? Пять? А вы истратили пять сорок восемь... Как же вы могли истратить пять сорок восемь, если я вам дала пять? Ну, ладно. Потом сосчитаемся. Горе мое!.. Заберите грязную посуду и давайте чай!
И мадам Белополякина вытаскивает из-под одеяла пухлые, волосатые ноги.
Муж мадам Белополякиной где-то служит, в каком-то научном учреждении. Зарабатывает мало — 300 рублей. «Ли
тературный кружок», где танцуют по пятницами собираются безусловно «порядочные люди», хотят закрыть. Частников прижимают налогами. Половину знакомых выслали куда-то в Соловки. Жить становится труднее с каждым днем. Прислуга — дура, ничего не понимает. Прямо кошмар какой-то.
***
В шесть часов появляется муж, жадно обедает и заваливается спать.
— Разбуди меня, кошечка, в восемь, — просит он. - Нужно на заседание.
— Хорошо, котик, — говорит жена.
Муж очень любит мадам Белополякину. Однако, ей он надоел. Она охотно ушла бы от него. Но к кому? Ведь настоящих людей нету. Хорошо было бы выйти замуж за иностранца, уехать за границу, подальше от этой нехорошей, грубой страны. Но иностранец с честными намерениями не является. Иностранцы тоже хитрые. Норовят воспользоваться случаем и бросить.
Вечером, выпроводив мужа, мадам Белополякина красит толстые, потрескавшиеся губы, основательно пудрится и ждет гостей.
Отдохнуть душой можно в обществе научного сотрудника, молодого человека Бориса Боберова.
Борис Боберов — врун. Все что он ни говорит — все ложь. Врет он небрежно, неряшливо, путается. Но ему прощается все. Его ложь — святая ложь.
— Здравствуйте, дорогая! — говорит он нежным голосом, целуя мадам Белополякину в пульс и подымая брови, — а у меня новость!
— Не секрет? — кокетливо спрашивает Белополякина.
— Что вы! Разве от вас могут быть какие-нибудь секреты!
Впрочем чепуха! Мне прислали из-за границы посылку. — Ах! Что вы говорите!
— Представьте себе. Два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок и потом... это... Патефон «Электрола» с шестьюдесятью самыми модными пластинками.
— Вы шутите! — стонет мадам Белополякина.
— Нет, ей-богу. Я даже сам удивился. Сегодня утром получаю повестку с таможни. В повестке все вещи и перечислены.
— Вероятно, огромная пошлина!
— Пустяки! Рубля два-три. Два шестьдесят пять! Но я решил не брать.
— Почему же, почему?!
— Лень, знаете. Ехать куда-то в таможню. Волноваться. К чему?
— Это безумие! — кричит мадам Белополякина. — Да я бы, я... Нет, вы серьезно?
— Вполне. Но стоит ли об этом говорить. Ну посылка, ну патефон... Подумаешь!
Мадам Белополякина долго не может успокоиться. Боберов напевает: У нас, на Кубе
Ти-ри-рим, ти-ри-рим...
Ах, Куба! Ах, Гаити, Таити, Коломбо, Валенсия! Мадам Белополякина сейчас же, на месте, готова дать палец на отсечение, чтобы побывать под этими пальмами, увидеть это море и потанцевать чарльстон при свете Южного Креста.
— Мне предлагают командировку в Париж, — говорит Боберов, зевая, — на восемь месяцев.
— Да что вы говорите! Не может быть!
— Ей-богу. На семь месяцев. Пятьсот долларов подъемных и по тысяче каждый месяц. — Когда жe?
— Да хоть завтра. Паспорт уже готов. А с визой чепуха — Константин Федорович позвонит по телефону Эрбету... В общем, все это чепуха!...