календарь чудака

КОТЛЕТЫ НА СМОТРУ Если поэт Перетычкин в стихах, напечатанных в количе
стве трех тысяч экземпляров, изображает свою персональную мировую тоску, вызванную пропажей желтых ботинок и отсутствием писем от Маруси из Евпатории, пресса приходит в священный ужас, волосатые критики пишут громадные обличительные статьи, газеты и журналы хором уговаривают Перетычкина опомниться и уверовать в красоту социалистического строительства, переменить личные мотивы на гражданские.
Если же неведомые нам диктаторы годами обкармливают миллионы людей на миллионы рублей одними и теми же опо
стылевшими «зразами» с одним и тем же картофельным пюре, заинтересоваться этим не приходит в голову никому. Слишком мелкий, неудобно кухонный вопрос. То ли дело стихи Перетычкина!
Кооперация, в руках которой находится общественное питание, смотрит на него, как на хлопотную, неприятную обузу. Посетители рабочей столовой в глазах руководителей коопе
ративов только беспокойные да убыточные нахлебники, от которых хорошо бы избавиться в любую минуту. Какая идиотская слепота! Чем, как не образцовым общественным пита
нием, может поднять свой моральный авторитет кооперация? Чем, как не этим, легко показать, что кооператив — не лавочка с высокопарной вывеской? Кооперативные деляги относят обед к культработе! Это не их прямое дело!
Даже, содержа столовые, кооперация прячет их куда-то к себе под юбку, подальше от широкого общественного контроля и наблюдения.
Но где, если уж не в обеденном деле, мы можем иметь широкую критику, развернутый общественный контроль? Неужто и на битки с макаронами нельзя поднять критикующий голос без риска быть грозно обруганным из уст ведающего делом сим чиновника?!
Культурная революция, это в одной из первых своих задач — революция обеда. Рабочий, отвернувшийся от длинного хвоста в грязной столовке, закусывающий селедкой и холод
ной водой, крестьянский мальчик, сующий грязные пальцы в миску сифилитика-отца, восточная женщина, подбирающая выплюнутые мужем кости, — все это надо поставить дыбом, если мы хотим осуществить социализм.
Ничего не выйдет из наших широких культурных планов, если в каждой клеточке города будет попрежнему тянуться целый день клопиная возня у жалкой печечки, если попрежнему миллионы женщин будут шагать поутру на базары, яростно торговаться из-за полуфунта мяса и пучка петрушки, тащить корм к себе на пятые этажи, убивать весь день на то, чтобы скверно накормить мужа и детей.
Мы теперь рационализируем каждый шаг рабочего на фабрике: можем ли мы махнуть рукой на дикое, сумасшедшее распыление десятков миллионов усилий и не высвободить на первых порах хотя бы пролетариат из кухонных тенет, в кото
рых он беспомощно бьется, отдавая половину заработка и две трети бытовых забот?
Ведь и свирепый хозяйственник не посмеет отрицать, что вторые четыре часа рабочий работает по-разному, смотря как накормили его в обеденный перерыв. Это поняли даже буржуазные потогонные мастера на фабриках, устраивающие те
перь с исключительной целью поднятия производительности чистые, дешевые и красивые заводские рестораны.
На одной критике тоже далеко не уедешь. Нужна созидательная, двигающая любовь к делу, выдумка, смекалка.
Где рабочее изобретательство в области общественного питания? Где, чорт возьми, самородки-повара, где кухонные Трегеры, Матросовы, Казанцевы, где созидатели дешевого и вкусного пролетарского обеда, творцы новых блюд, ниспровергатели тухлых бюрократических битков, против которых московские студенты уже устраивали митинги протеста?
Может быть, и их, непризнанных Эдиссонов от плиты, затирают важные спецы, бывшие великокняжеские повара, и они
одиноко роняют слезы там, за печной вьюшкой, у стоек с грязной посудой? Сюда их, на всесоюзные конкурсы котлет и супов, на красный помост Дома Союзов, под приветственный туш военных оркестров, под лучи кино-юпитеров, под приветственное слово Луначарского и Семашко!
Мы сделали революцию, мы строим социализм, мы хотим обедать, как люди.
Михаил Кольцов
В МОСЬЕ ШОТАНА,
б. председателя французского кабинета министров.
Ну, что о нем сказать? Кратка карьера эта: Он умер, не дойдя до двери кабинета!
В МОСЬЕ БРИАНА,
дважды павшего французского мининдел. Поставивши рекорд в паденьи неустанном,
Он пал с мосье Тардье и пал с мосье Шотаном!
В МОСЬЕ ТАРДЬЕ,
с формировавшего «новый» кабинет из ста
рых лиц.
Ищу я новых лиц, но их упорно нет.
Почти все те, кто был и при Шотане. Какой же это кабинет?
Скорей — пожар в кафешантане!
В ЕДИНЫЙ ФРОНТ ДУХОВЕНСТВА Их дружба с виду лишь невинна: Лукавый поп, сдержав хулу,
Готов похваливать... раввина —
За то, что... хвалит тот муллу!..
В ПОЛЬСКО - ГЕРМАНСКИЙ ДОГОВОР Я дружбе радуюсь. Но, право, дружба — вздор,
Коль путь чрез Данцигский лежит к ней коридор!..
В СОВРЕМЕННЫX КРЕСТОНОСЦЕВ Уж был поход такого ж рода,
Вот так же шли из разных мест... Коль на кресты вторично мода, — На вас, участники «похода», История поставит крест!
В АКАДЕМИКА ЕФРЕМОВА,
поддерживавшего атаманов петлюровских банд.
Неразрешимая дилемма, Необъяснимая фигура:
Где начинается Ефремов
И где кончается Петлюра?

☛