СОБСТВЕННОСТЬ

Д

ля того, чтобы знать, что такое голод, надо последить
рано утром, на базаре, за голодными, бездомными псами.
Здесь это состояние обнажено и доведено до предела. Здесь ясен не только голод.
Ясно то, что хуже голода: сознание, что никто не поможет.
В самом деле, кто может помочь рано утром бездомной собаке?
Жалость случайна, не прочна. Вообще, что такое жалость?!
Собаке надо самой искать помощи.
И, вот, я слежу за бродячей, голодной, очень озабоченной собакой. Внимательно слежу.
Она плетется в мясной ряд. Я иду за ней.
По дороге не происходит ничего необыкновенного. Тротуар и мостовая затянуты утренней изморозью. Земля холодна, тверда.
Чудес нет. Никто не оставил ни на мостовой, ни на тротуаре ничего, что можно было бы съесть.
Собака это хорошо знает. Кому еще это знать, как не ей? Тем не менее, она обнюхивает лужи. Она плетется зигзагами, наклоняясь к холодным камням, к щепкам, к сорной бумаге.
Около входа на рынок она останавливается. Здесь что-то есть.
Вот. Накануне здесь было пролито молоко. Совсем немного.
Оно смешано с грязью и примерзло. Очень трудно согреть его настолько, чтобы слизнуть. Это вряд ли стоит усилий.
Но собака лижет это пятно, ничего не могущее дать ей, не составляющее даже намека на пищу.
В этом есть что-то очень унизительное.
Она большая, эта собака, и красивая. Желтая шерсть с явным изыском мохнатит ее лапы. Под озабоченным, очень озабоченным выражением ее глаз есть что-то гордое. Ну, конечно! Ведь это же сильное, молодое, горячее, живое существо!
И вот она лижет холодные камни для того, чтобы вместе с грязью слизнуть замерзший след молока.
Да там ничего нет! Ничего! Абсолютно ничего!
Ну, конечно, она бросает бесцельные усилия и бредет дальше.
Через несколько минут она вбегает в мясной ряд. О, здесь другое дело!
Здесь на ларьках откровенно идет неслыханное пиршество.
Здесь висят красные куски мяса всех сортов и размеров! Здесь идет откровенный, наглый, непростительный пир! Люди подходят и покупают это мясо. Его взвешивают и кладут в корзинки.
Им даже некогда говорить об этом!
Руки продавцов и покупателей беспрерывно копошатся в мясе. Копошатся в мясе!
На освобожденные крюки накалываются новые, темнокрасные, блестящие куски!
Небольшие топоры разрубают бело-розовые кости.
Чудовищный разврат объедения так велик, что люди даже не радуются, не визжат, не испускают ликующих криков! Не пляшут от восторга!..
Они буднично взвешивают мясо. Заворачивают в обрывки газетной бумаги. Кладут в корзинки.
Руки мясника лоснятся от красной кровяной влаги.
Собака смотрит. Сколько выдержки! Сколько горестного хладнокровия у нее!
Она стоит.
Она садится.
Она закрывает глаза.
Она делает глотательные движения.
Она безнадежно оглядывает вокруг себя чисто подметенный асфальт.
У нее, несомненно, кружится голова. Она открывает голодный рот.
Она облизывает иссохшие губы. Но спокойно сидит. Спокойно.
Она провожает взглядом уходящих хозяек. Она знает их.
Она проницательна. Она знает, что никто ничего не даст. Не помогут просьбы, мольбы, унижение. Ничего. Ничего.
А красть нельзя. Да, красть нельзя. И грабить нельзя.
Вот в ларьке, сбоку, на двух длинных проволочных крючках, довольно низко, висят куски мяса.
Висят.
Так хорошо висят.
Их ничего не стоит сорвать одним смелым, простым, решительным движением.
Это вполне осуществимо. Это будет длиться не дольше секунды. В глазах собаки нарастает решимость.
Она встает... У нее вытягивается шея, сужается морда, задние ноги подгибаются для толчка...
Но нет.
Она садится.
Она подавлена и покорна. Она благоразумна. Этого нельзя.
Нельзя.
За это нет пощады.
За это безжалостно ломают ребра.
За это убивают подкованными железом каблуками.
За это перебивают железной палкой хребет пополам.
Это— собственность. Это — человеческая собственность. Этого нельзя трогать. Нельзя.
Собака сидит. Она смотрит в глаза прохожим, следя за их движениями — покорная, отчаявшаяся.
На всем ее обтянутом бледном худом теле опытной бездомной собаки написано, что бороться с человеческой собственностью нельзя. Нельзя.
Ну, конечно, она не может иначе думать, несмотря на то, что, несомненно, ее мыслительные способности вполне нормальны, как у всех живых существ.
Ну, конечно, она не может бороться с человеческой собственностью. Где ей...
Как может она бороться?!
Этого не могут даже отдельные люди. Данте самые сильные. Даже самые умные. Это трудно.
Это очень трудно.
... Это под силу только передовым слоям и классам человечества — да и то только - при наличии определенных социально-экономических и исторических предпосылок.
Ефим Зозуля