К

огда Анатоля Франса обвинили в рассеянности, он ответил:
— Я рассеян, потому что сосредоточен. Рассеянность это сосредоточенность.
Вряд ли это—обычный франсовский парадокс. Ибо рассеянность очень часто предполагает за собой именно упря
мую сосредоточенность на чем-нибудь одном. И абсолютное выключение из всего другого.
В нашей памяти, как гвозди на магнитной подкове, держатся шедевры рассеянности.
Так, например, знаменитый историк Момсен, гуляя однажды по улице, пережил колоссальный испуг. Ему пока
залось, что он охромел. Оказывается, он попросту шел так, что одна его нога была на тротуаре, а другая, — несколько пониже, на мостовой.
Один отечественный академик, посвятивший всю свою жизнь энциклике левого мизинца Цезаря, был в жизни настолько рассеян, что перед тем, как войти в трамвай, снимал галоши.
Некий ученый чудак, ложась спать, по рассеянности укладывал в кровать свой пиджак, а себя вешал на гвоздь в платяном шкафу.
Такова рассеянность сосредоточенных людей, житейская небрежность великих чудаков.
Но существует рассеянность другого рода.
Молодой врач Поздняков утром пришел в Василеостровскую Поликлинику, в которой он работал. Он только что выпил чаю с горячими бубликами, был в хорошем настрое
нии и, надевая халат, напевал арию Торреадора. В белой комнате на столике лежали какпе то пинцеты, пилочки, щипчики, молоточки, обилие маленьких отсвечивающих никелированных штучек, оптимистически аккумулирующих свет утреннего солнца.
За дверью уже ждали посетители, — вереница людей, похожих в недуге друг на друга, как две пивные бутылки. Сначала вошел мужчина с такой огромной щекой, из кото
рой можно было бы сделать по крайней мере шесть нормальных щек для шести обычных граждан.
Затем вошла гражданка с миловидными усами, говорящими о расстройстве внутренней секреции...
Затем, охая, вошла женщина в платке. Доктор Поздняков записал на особом листке еe фамилию-Иванова Мария.
ОШИБОЧКА
— Понимаете, встречаются два еврея...
— Голубчик, давайте оставим анекдоты до после чистки...

НЕ ВО ВРЕМЯ...

Это и впрямь была типичная Иванова — с лицом, похожим на шаблонную фразу, несмело произнесенную природой, за
ключенную в скобки бровей, — с двоеточием глаз, унылым тире рта, нечеткой запятой носа. Лицо ее было настолько стереотипно и серо, что казалось одной из многочисленных копий традиционного славянского оригинала, размноженных на шапирографе любви.
У женщины в платке, у Ивановой Марии, был припадок апендицита. Врач привычным пальцем перебрал клавиатуру ее ссохшегося живота и весело сказал:
— Очаровательно. Необходимо резать. Приходите завтра на операцию.
Женщина в платке ушла. Врач Поздняков высунул блестящую голову из двери и сказал, благоухая вежеталем:
— Кто следующий? Вы, гражданин? Острый катарр желудка? Очаровательно!
На следующий день, как всегда, снова потянулись люди, обуреваемые различными недугами. Старик принес жалобу на младенческое недержание мочи, а цветущий юноша —
на старческую импотенцию. Все они пришли вверить себя искусству врача Позднякова.
Когда пришла женщина в платке, доктор Поздняков, посвистывая, обратился к ней поощрительным тоном:
— Ну, что, болит?
— Да, доктор, болит. Всю ночь не спала. Нарывает.
— Очаровательно. Подождите, я сейчас. Только приготовлю инструменты.
И он сложил сверкающие металлическпе игрушки в щегольский чемоданчик. И, позвав сестру, пригласил женщину в платке:
— Пойдемте за мной. В операционную.
Женщина в платке покорно пошла за врачом в операционую комнату, кряхтя и вздыхая.
— Раздевайтесь, душечка, — сказал Поздняков.—Мы вас сейчас разрежем. Чик-чик... Очаровательно...
Вокруг женщины в платке засуетились санитары и уже положили ее на стол. Она пыталась говорить что-то невнят
ным тоном, слабо протестуя. Но врач Поздняков заглушил ее слова:
— Одна минутка, и вы будете здоровы. Волшебством ланцета я верну вас к строительству социализма, как здоровый и полезный индивидуум.
И он накрыл ей лицо маской с хлороформом, одуряющие испарения которого деформировали ее сознание и погрузили в сладкий сумрак. Быстрым взмахом он вскрыл ей живот, и перед ним открылся сверкающий и нарядный пейзаж чело
веческих внутренностей. Он увидел слепую кишку, как узнают старую знакомую. И вот уже причина недуга — какой то коварный отросток—вырезан и брошен в кровавый таз.
Напевая Торреадора, врач Поздняков зашивал пациентке живот. Операция удалась прекрасно.— «Очаровательно, — ду
мал он. От Гиппократа до Павлова нет вивисектора более искусного, чем я».
Потом он вымыл руки и собрался идти домой. И когда больную, приведенную в чувство, отправляли на тележке в постель, он сказал сестре:
— Заполните карточку. Фамилия оперированной — Иванова Мария. Кажется так, больная?
Разрезанная женщина вскинула изнеможенные глаза и прошептала:
— Не так, доктор, меня зовут — Третьякова, Прасковья Третьякова.
Доктор Поздняков оборвал Торреадора на самой высокой ноте. Оп побледнел, вскрикнул «Очаровательно! Проклятье!» и вытер платком лоб, на котором проступил ледяной жемчуг пота.
Его трусливая душа ушла в пятки, спускаясь по берцовой кости, как вор по водосточной трубе.
Рассеянность бывает различного рода. Рассеянность великих и рассеянность ничтожеств.
Операция, произведенная доктором Поздняковым, была во всем безупречна, кроме того только ничтожного обстоятельства, что сделана она была не тому, кому нужно.
Доктор Поздняков, врач Василеостровской Поликлиники, по рассеянности перепутал пациенток и вскрыл здоровый живот женщине, у которой всего лишь болело ухо.
Образцы рассеянности, приведенные нами выше, — невинны и забавны. Рассеянность доктора Позднякова преступна и орошена кровью.
Советский суд не отличается рассеянностью. И он, конечно, не перепутает очаровательного доктора Позднякова с честным, внимательным советским врачом.
Typ