Рис. П. М.
ольшое солнце упало на школьный двор и дымилось на земле. Двор был набит солнцем оранжевым, лиловым, золотым, как сеть рыбой. Солнцу было тесно во дворе.
На деревьях щебетали скворцы и прочие птицы. Они щебетали так громко, что казалось, будто деревья сами разговаривают.
Деревья акцентировали весной и счастьем. Во дворе играли дети. Они беседовали серьезно, как дети. О, эта мудрая детская философия! О, эта диалектика ребячьих диалогов!
— Какой большой ветер! — сказал один, поправляя съехавшую шапку.
— А что такое ветер, Федя?—спросил другой, щуря зрачок—крошечную золотую камеру, полную отражений.
— Я знаю. Ветер—это воздух, которому некогда.
— А у нас скоро умрет бабушка!—отозвался третий.
По тону его неизвестно было, хвастался ли он этим, желал ли щегольнуть перед товарищами, или просто информировал их от нечего делать.
— А что такое смерть?
— О, смерть, это серьезная штука. Умереть—это на всю жизнь.
На крыльцо вышел учитель Кчерской школы. Он вышел в одних исподниках, скребя мшистую грудь и щуря от солнца желтые тигринные глаза. Он только что проснулся и был полон истомы.
Весной в домах просыпается любовь. Она ходит по дому в пестром, тяжелом капоте диких цветов, шелестя мягкими туфлями и проливая на пол черные ручьи кос. Она неза
метно, горячей рукой проводит по лбу, переводит часы на стене, заставляя их быстрее итти, наполняет комнаты ароматом ландыша и мяты.
— Люби!—приказала она педагогу Кчерской школы.— Люби,—и никаких гвоздей!
И ленивый, нечистоплотный человек попытался любить. Он влюбился в Суламифь. Дщерь библейского виноградаря
служила кассиршей в потребиловке в соседнем селе в Мелковичах, у Луги.
С чем сравнить красавицу в захолустьи? Разве нельзя ее сравнить с сединой в мехе бобра, с Сенекой среди кафров, с артезианским колодцем среди развалин пунического города?
Учитель и кассирша были прекрасны, как Соломон и Суламифь. Они любили друг друга, как Соломон и Суламифь. Они нравились друг другу, как Соломон и Суламифь.
Впрочем, Соломон и Суламифь—это только для красоты слога. На самом деле они напоминали скорее Филимона и Бавкиду, которые, как известно, являлись шедеврами мифо
логического уродства. Да и любви особенной-то не было. Что это была за любовь? Это маленькое едкое чувство было скорее—пот с ног Любви.
Так или иначе, учитель стоял на крыльце, почесываясь, в одних исподниках и думал о своей Суламифь. Потом он сошел на двор, поросший лопухами, и отпер ворота сарая. Груша во дворе цвела розовыми листьями. Учитель выкатил рессорную бричку из сарая и крикнул игравшим детям:
— Эй вы, стервецы,—впрягайтесь!
Восемь ребят впряглись в бричку. Они впряглись в два рядa, как кони в триумфальной колеснице Десятилетний Му. ин шел за коренника. Двенадцатилетние Егорычев, Седых и Груздев впряглись пристяжными. Остальные шли во втором ряду.
Учитель опрыскался тройным одеколоном, надел охотничьи сапоги и полосатые брюки, сел в бричку и хлобыстнул кнутом по спинам своих питомцев.
— Ну, клятые, пошли! Ай, кони красавцы! Ай, кони — голуби!
Восемь малолетних кентавров выкатили бричку со школьного двора. Бричка покатилась по сельской дороге, потом выехала за околицу и пошла скакать по обочинам и буеракам.
Восемь впряженных в оглобли школьников мчались, что есть духу. Они несли бричку со своим учителем по просе
лочной дороге, обливаясь потом, падая, спотыкаясь. Замедлившего шаг настигал удар кнутом.
Одиннадцатилетний Миша Воробьев упал, выбившись из сил. Учитель остервенело выскочил из брички и рукояткой кнута выбил зуб своему питомцу. Выплевывая кровь, Во
робьев поднялся, и бричка полетела дальше. Дети мчались, как борзые. Дорога падала им под ноги. Через три часа восемь верст остались позади.
Наконец, на косогоре показалось село Мелковичи с идиллическими синеватыми Силуэтами мельниц и дымками изб. Учитель в последний раз стегнул своих коней.
У резного окна потребиловки его уже ждала Суламифь. Она ждала своего возлюбленного с таким нетерпением, что стук своего сердца принимала за стук копыт его коня. Ее глаза, в полном согласии с текстом библии, походили на двух голубей, выкупавшихся в молоке. Зубы ее напоминали рыбок, покрытых серебряной чешуей, которые показываются и пря
чутся в реке. Ее шея была, как башня. Ее пуп был, как арбуз из садов Семирамиды.
Соломон из деревни Кчеры вышел из колесницы и прошел в шатер к своей любимой. Восемь школьников, восемь малолетних рабов остались поджидать его у крыльца. К ве
черу он вышел пьяный от самогона и любви и снова сел в бричку. И дети снова понесли его из Мелковичей обратно в деревню Кчеры.
Они возвратились в деревню поздно ночью, задыхаясь от нечеловеческой усталости, с израненными ногами, с телами, исцарапанными кнутом и камнями дороги.
Их отцы и матери, кчерские крестьяне, проклинали советского учителя. Чудовищное унижение, невероятное изде
вательство оставило в детской памяти неистребимую печать,— может быть, на всю жизнь. Их сознание было изуродовано в эту ночь. Вероятно, много лет трудной работы потребуется, чтобы исправить искалеченную в несколько часов психику.
Запомни же, читатель, мерзкое имя этого Соломона из деревни Кчеры, Лужского округа, Ленинградской области. Этого педагога зовут:
— Роман Иванович Павлов.
Тур
☛
КОЛЕСНИЦА СОЛОМОНА
Б
ольшое солнце упало на школьный двор и дымилось на земле. Двор был набит солнцем оранжевым, лиловым, золотым, как сеть рыбой. Солнцу было тесно во дворе.
На деревьях щебетали скворцы и прочие птицы. Они щебетали так громко, что казалось, будто деревья сами разговаривают.
Деревья акцентировали весной и счастьем. Во дворе играли дети. Они беседовали серьезно, как дети. О, эта мудрая детская философия! О, эта диалектика ребячьих диалогов!
— Какой большой ветер! — сказал один, поправляя съехавшую шапку.
— А что такое ветер, Федя?—спросил другой, щуря зрачок—крошечную золотую камеру, полную отражений.
— Я знаю. Ветер—это воздух, которому некогда.
— А у нас скоро умрет бабушка!—отозвался третий.
По тону его неизвестно было, хвастался ли он этим, желал ли щегольнуть перед товарищами, или просто информировал их от нечего делать.
— А что такое смерть?
— О, смерть, это серьезная штука. Умереть—это на всю жизнь.
На крыльцо вышел учитель Кчерской школы. Он вышел в одних исподниках, скребя мшистую грудь и щуря от солнца желтые тигринные глаза. Он только что проснулся и был полон истомы.
Весной в домах просыпается любовь. Она ходит по дому в пестром, тяжелом капоте диких цветов, шелестя мягкими туфлями и проливая на пол черные ручьи кос. Она неза
метно, горячей рукой проводит по лбу, переводит часы на стене, заставляя их быстрее итти, наполняет комнаты ароматом ландыша и мяты.
— Люби!—приказала она педагогу Кчерской школы.— Люби,—и никаких гвоздей!
И ленивый, нечистоплотный человек попытался любить. Он влюбился в Суламифь. Дщерь библейского виноградаря
служила кассиршей в потребиловке в соседнем селе в Мелковичах, у Луги.
С чем сравнить красавицу в захолустьи? Разве нельзя ее сравнить с сединой в мехе бобра, с Сенекой среди кафров, с артезианским колодцем среди развалин пунического города?
Учитель и кассирша были прекрасны, как Соломон и Суламифь. Они любили друг друга, как Соломон и Суламифь. Они нравились друг другу, как Соломон и Суламифь.
Впрочем, Соломон и Суламифь—это только для красоты слога. На самом деле они напоминали скорее Филимона и Бавкиду, которые, как известно, являлись шедеврами мифо
логического уродства. Да и любви особенной-то не было. Что это была за любовь? Это маленькое едкое чувство было скорее—пот с ног Любви.
Так или иначе, учитель стоял на крыльце, почесываясь, в одних исподниках и думал о своей Суламифь. Потом он сошел на двор, поросший лопухами, и отпер ворота сарая. Груша во дворе цвела розовыми листьями. Учитель выкатил рессорную бричку из сарая и крикнул игравшим детям:
— Эй вы, стервецы,—впрягайтесь!
Восемь ребят впряглись в бричку. Они впряглись в два рядa, как кони в триумфальной колеснице Десятилетний Му. ин шел за коренника. Двенадцатилетние Егорычев, Седых и Груздев впряглись пристяжными. Остальные шли во втором ряду.
Учитель опрыскался тройным одеколоном, надел охотничьи сапоги и полосатые брюки, сел в бричку и хлобыстнул кнутом по спинам своих питомцев.
— Ну, клятые, пошли! Ай, кони красавцы! Ай, кони — голуби!
Восемь малолетних кентавров выкатили бричку со школьного двора. Бричка покатилась по сельской дороге, потом выехала за околицу и пошла скакать по обочинам и буеракам.
Восемь впряженных в оглобли школьников мчались, что есть духу. Они несли бричку со своим учителем по просе
лочной дороге, обливаясь потом, падая, спотыкаясь. Замедлившего шаг настигал удар кнутом.
Одиннадцатилетний Миша Воробьев упал, выбившись из сил. Учитель остервенело выскочил из брички и рукояткой кнута выбил зуб своему питомцу. Выплевывая кровь, Во
робьев поднялся, и бричка полетела дальше. Дети мчались, как борзые. Дорога падала им под ноги. Через три часа восемь верст остались позади.
Наконец, на косогоре показалось село Мелковичи с идиллическими синеватыми Силуэтами мельниц и дымками изб. Учитель в последний раз стегнул своих коней.
У резного окна потребиловки его уже ждала Суламифь. Она ждала своего возлюбленного с таким нетерпением, что стук своего сердца принимала за стук копыт его коня. Ее глаза, в полном согласии с текстом библии, походили на двух голубей, выкупавшихся в молоке. Зубы ее напоминали рыбок, покрытых серебряной чешуей, которые показываются и пря
чутся в реке. Ее шея была, как башня. Ее пуп был, как арбуз из садов Семирамиды.
Соломон из деревни Кчеры вышел из колесницы и прошел в шатер к своей любимой. Восемь школьников, восемь малолетних рабов остались поджидать его у крыльца. К ве
черу он вышел пьяный от самогона и любви и снова сел в бричку. И дети снова понесли его из Мелковичей обратно в деревню Кчеры.
Они возвратились в деревню поздно ночью, задыхаясь от нечеловеческой усталости, с израненными ногами, с телами, исцарапанными кнутом и камнями дороги.
Их отцы и матери, кчерские крестьяне, проклинали советского учителя. Чудовищное унижение, невероятное изде
вательство оставило в детской памяти неистребимую печать,— может быть, на всю жизнь. Их сознание было изуродовано в эту ночь. Вероятно, много лет трудной работы потребуется, чтобы исправить искалеченную в несколько часов психику.
Запомни же, читатель, мерзкое имя этого Соломона из деревни Кчеры, Лужского округа, Ленинградской области. Этого педагога зовут:
— Роман Иванович Павлов.
Тур
☛