Писатель-критик-читатель

дискуссия
О шахматистах, человеке со стороны и третьем, который
смеется.
Вам наверное приходилось, читатель, играя какой-нибудь этакий гамбит орангутанга, вдруг заме
тить, что один из предшествующих ваших ходов был ошибочным. Вы свирепо тушите о подошву свою папиросу, ерзаете на стуле и через пару ходов, злобно делая любезную физиономию, шипите:
— Сдаюсь.
В этот момент вы вспоминаете, что один из наблюдавших вашу игру, один из числа тех людей со стороны, которые мешают играть, наваливаются на стол, на спинку вашего стула, жарко дышат вам в затылок, — один из этих неприятных людей в ми
нуту, когда ваша рука сделала роковой ошибочный ход, покачал укоризненно головой и жалостливо почмокал губами.
Вы ищете этого человека, находите его и говорите: — А ведь 26 мой ход был неверен!
Он радостно впивается вам в рукав, немедленно восстанавливает на доске положение и отвечает:
— Я же говорил! Вы пошли — так. А надо было пойти вот эдак. Ведь вот же он, верный ход!
И вы видите, что человек со стороны — прав, что вам надо было именно ходить не так, а эдак. Ибо ему — со стороны виднее.
«Наверное это — крупный шахматист!» — решаете вы и предлагаете ему «сгонять партийку».
К вашему изумлению оказывается, что шахматист он совсем некрупный, может быть, даже слабее вас, и разбиваете вы его в пух и прах на восемнадцатом ходу.
Именно таким «человеком со стороны» является для писателя критик. Лично меня в этом убедили мои друзья, московский критик Мунблит и ленинградский счетовод Афанасий Зануда.
Некоторые однако убеждены, что у нас критики нет, а существуют только «маркситские вши с нерусскими фамилиями». Например-будущий член Феде
рации советских писателей (и критиков тоже?) Евгений Замятин.
Другие, как Борис Лавренев, только Троцкого и Полонского и удостаивают почетным званием критика. Ибо все остальные ничего нового по вопросам
политграмоты дать не могут, что не мешает этим писателям потихонечку прислушиваться к голосу и советам критики, частенько следуя им. На
пример — 2-е издание «Ветра», в которое не вклю
чены «Марина» и «Гала-Петер», облаянные политнеграмотной критикой, которой Лавренева учить нечему.
Иные полагают, что критик по штату, по должности своей существует только для того, чтобы рекламировать «своего» писателя. К этим относится, бесспорно, Маяковский. Но так как лучшим рекламмейстером в СССР он справедливо почитает себя, то никому и не уступает права писать о себе. Он предпочитает заниматься этим сам.
Наконец существует еще одна группа людей, полагающих, что критика должна «разрешать проблемы» и вообще «ходить в вождях мирового литературного пролетариата».
Эти преимущественно занимаются дискуссиями о формах писательских организаций и выращиванием родословных древ советской литературы.
При чем все вместе, скопом, требуют от критики: — «Будь, стерва, выше нас на голову!»
И обижаются, когда иногда видят, что критика ошибается, что тот или иной критик малость ростом не вышел и иному писателю приходится по плечо.
Бросьте сердиться, товарищи! Ведь вы все играете в шахматы, следовательно — люди вы возвышенные, облагороженные. Вспомните о человеке со стороны, который почмокал губами, когда вы сделали оши
бочный ход, который показал вам ход верный, и,
несмотря на это, был все же вами разбит, когда вы сели сразиться с ним. ЛЕОНИД ГРАБАРЬ.
Р. S. Кстати, о дискуссиях:
Милые читатели, писатели и критики! Не объяснит ли мне кто-либо: почему до сих пор правление ВАПП‘а толчется на одном месте и, несмотря на твердое решение федерировать всю советскую литературу от Анны Ахматовой до Александра Безыменского, твердость коего решения подтверждается та
кой жертвой, как снятие с ответственной работы Лелевича и иже с ним, — несмотря на все это, советских писателей не федерирует?
Не вышло ли так: Лелевич с Авербахом по
дрались, а смеется — Замятин? Л. Г.

ИРАНСКИЕ НАПЕВЫ

Под напевы звонких струн:! Трень-тиль-лля,
Дремлет в неге эндеруна Файзулла
Ой, ялла,
Да, мулла,
Сладко дремлет Файзулла.
У фонтана рдеют розы— Кровь-огонь,
Навевает сказки-грезы Крепкий сон.
Тинь-тиль-тон, Сладок он
Богатырский чудный сон.
Точит верный свой кинжал Абульфат,
День намеченный настал. Сгинет гад.
Темный сад, Злобы яд,
Сгинет, сдохнет подлый гад.
Струны тихо напевают: Тинь-тинь-лля,
Шевелятся, подползают К тополям.
Спит земля, Спят поля,
Смерть скрывают тополя.
Крались, жались, подползли, Вот и он.
Вмиг рванулись, налегли— Шорох, стон.
Стали звон.
Прерван сон,
Еле слышен слабый стон.
Под напевы звонких струн; Трень-тилль-лля,
В луже крови в эндеруне Файзулла.
Ой, ялла,
Да, мулла,
Не проснется Файзулла.
ПАВЕЛ БЕЗРУКИХ.