КРАСНЫЙ МАК

в большом театре

Новая балетная постановка Большого театра — „Красный мак“ — лишний раз подтверждает непреложность двух истин — истины о старых мехах и о новом вине и истины
о том, что никогда и нигде революции не делались господствующими классами.
„Господствующим классом“ в нашем балете является маленькая кучка представителей старого „классического“
балета с Гельцер и Тихомировым во главе. По тем или другим причинам к десятилетию Октября они решили
продемонстрировать некий „сдвиг“ — и явили миру опыт „революционного“ балета. Отдадим должное их добрым намерениям, которыми, как известно, ад вымощен...
Как сообщалось в прессе, в сочинении „Красного мака“ принимал участие целый ряд лиц — художник Ку
рилко, балетмейстеры Лащилин и Тихомиров, композитор Глиер, даже сама первая наша балерина — Гельцер. В результате этого „коллективного творчества“ получилась такая идеологически-сумбурная и разноголосая кустар
щина, такой разгул диллетантизма, каких даже ко всему притерпевшиеся подмостки Большого театра давно не видали.
Странным образом, начинается „Красный мак“ многообещающе и положительно хорошо.
В китайском порту рабочие-кули разгружают прибывший советский пароход. Наискосок сцены громоздится часть борта корабля (Курилко отлично справился с этой темой), на нем краснофлотская комса, на прилегающем куске площади — разношерстная толпа, чайные домики и т. п. Тут же английские власти, полиция, представители китайской буржуазии. Один из последних — не то хозяин, не то антрепренер замечательной и популярной в народе актрисы... Во время разгрузки, под хлопанье бичей надсмотрщиков, один из кули под ударом бича падает замертво. Это вызывает вспышку бунта кули. Но в дело вмешиваются советские матросы: под руководством своего командира, они организуют помощь усталым кули, заменяют их — и лихо разгружают корабль. На народ и на тан
цовщицу это производит сильное впечатление... Тем вре
менем вечереет, и начинаются пляски представленных здесь разнообразных народностей. При общем восторге, под занавес выступают с удалой пляской — под музыку „Яблочка“ — и советские краснофлотцы.
Этот акт имеет огромный и заслуженный успех. Но последний создан исключительно эпизодами с матросами. И вот тут-то, оказывается, очень мало в нем повинны официальные авторы балета — „господствующий класс“. Работавший одновременно в этом же театре над „Тремя апельсинами“ режиссер Дикий к этому первому акту (и именно — в матросских эпизодах) тоже руку приложил,— а идея сногсшибательного„Яблочка“ принадлежит ему целиком...
„Господствующий класс“ решил, повидимому, показать, что революционное содержание мыслимо и в формах клас
сического балета. Абсурдная идея, — которая только и могла привести к политической двусмысленности, все
общей нескладице и... махровой скуке и томительности второго и третьего актов.
Второй акт начинается с того, что вышеупомянутая актриса, накурившись опиума, погружается в сон, и ее грезы составляют содержание целого акта. Здесь обычная бессмыслица старого балета — богини, оживленные цветы, „шествия“ — неизвестно, кого, куда и зачем, — танцы „вообще“ — в одиночку и скопом и т. п. На минутку пока
зывается командир с братишками... Это все, изволите видеть (судя по выпущенному печатному либретто), дол
жно означать, что над сознанием растревоженной появлением новых людей актрисы, инстинктивно тянущейся к той
новой правде, какую они несут с собой, тяготеет груз старых предрассудков, традиций и т. п. Символом этой правды является цветок красного мака, который (довольно таки мельком) чудится ей во 2-м акте и который в 3-м— ей вручает советский командир. Но это все по уверению печатного либретто... Заканчивается второй акт совсем сбивающим с толку неожиданным появлением на заднике фантастической ладьи с парусом гоминдановских цветов...
В третьем акте, раздраженные популярностью советских краснофлотцев, английские портовые власти и китайские буржуа замышляют убийство красного командира.
Последний вместе с матросами приглашен на бал к наначальнику порта, и здесь эта самая актриса должна под
нести ему отравленный чай. Но в решительный момент она выбивает из рук командира смертоносную чашу.
Поднимается суматоха. Выстрелом из револьвера актриса смертельно ранена. На сцене почему-то темнеет (действие происходит в доме английского начальника порта). Сцена заполняется какими-то женщинами и детьми, застывающими в земном поклоне перед необычайно долго уми
рающей актрисой. Наконец, последняя подзывает группу детей и вручает им хранившийся у нее на груди цветок красного мака — дар советского командира. После чего, наконец, умирает... Вдруг появляются откуда-то „красные пики“ и, под звуки Интернационала, начинают „революцию“... Занавес.
Каков же получается политически короткий смысл этой томительно длинной и беспомощной галиматьи? Выходит ведь как будто так, что современному Китаю (олице
творяемому здесь актрисой), находящемуся во власти старых предрассудков, так и не дождаться торжества революции, — освобождение Китая.
Мысль, во всяком случае, оригинальная—до сих пор в дискуссии по китайскому вопросу еще н кем не высказы
вавшаяся. Ценное дополнение к выступлениям на пленуме ИККИ как Троцкого, так и Бухарина...
Такова судьба революции в балете, осуществленной „господствующим классом“.
Но, может быть, в рамках классического балета создано что-нибудь — если не ценное, то, по крайней мере, худо
жественно-грамотное? Увы, все беспомощно, пресно, бес
дарно — балаганно. Кульминационным моментом было, когда на сцену влетели четыре полуголых дюжих танцовщика с крылышками за спиной (!) и стали размахивать руч
ками: среди них сам Тихомиров, с колонноподобными ногами, с выпуклостью пониже груди и тоже с крылыш
ками и с тоже сладенькими улыбочками („Беременный херувим!“ — не выдержал кто-то сзади моего кресла)...
Гельцер исполняет центральную роль — актрисы. Из сообщений прессы известно, что она заявила монополию на эту роль, — и никакой дублерши для „Красного мака“ ей не заготовлено. Это бы еще с полбеды. Хуже то, что „господствующий класс“ сочинял балет с таким расчетом, чтобы, кроме этой актрисы, в либретто вообще не было ни одной женской роли, которую можно было бы поручить сколько-нибудь заметной танцовщице. Около цен
тральной роли — провал, пустыня, скат в кордебалет или группы корифеек... Ясно, почему это так. Всякий господ
ствующий класс ревниво охраняет свое положение и избегает невыгодных для него сравнений.
Будем говорить прямо: Гельцер танцовать уже тяжело, — и она свои последние роли (в „Эсмеральде“ и „Кра
сном маке“)строит на пластике и пантомиме. Увы, играет она, как кино-актриса в плохой фильме! В „Красном маке“ она играет „на одной ноте“; застывшая маска рас
терянности и однообразный жест дрожания,—да это же старый знакомый — „умирающий лебедь“ растянутый на несколько часов и исправляющий на этот раз должность революционного Китая!.. Десятки раз — и каждый раз не
мотивированно — выбегает она на авансцену, приводит в волнение прожектора — и все для того, чтобы проделать монотонный „дроже-мент“...
Остальные роли (мужские) никак не обыграны: просто ходят люди в пиджаках и униформах и не знают, что им делать... Эти роли, конечно, разобраны также представителями „господствующего класса“.
Молодежи (мужской!) отвели микроскопические партийки только в первом акте и отчасти в третьем. И здесь наш талантливый балетный молодняк—выступали Мессерер, Цаплин, Моисеев — вызывал каждый раз взрыв бурных аплодисментов... Будет ли когда-нибудь положен конец этому засилию „стариков“? Долго ли мы будем мариновать выросшие уже в советской обстановке молодые таланты?
Ставка на балетный молодняк однажды уже великолепно оправдала себя — в „Иосифе“ и даже музейно-классической „Теолинде“... Но вот уже вторая балетная по
становка исключительно силами и „в интересах“ балетногосподствующего класса: и после нелепой, мещанской „Эсмеральды“ нам показывают дичайшую „агитку“, сделанную... в будуаре балерины. САДКО