КЛУБНАЯ ДРАМАТУРГИЯ

Клубная сцена за истекший сезон пережила смену жанров. Еще осенью прошлого года господ
ствовали инсценировки, живая газета. С декабря их заступила пьеса — отделанная, законченная, сю
жетная в противовес драматургически аморфным живым газетам и инсценировкам. Инсценировки, даже умело сделанные, встречались холодно. Зри
тельный зал скучал; спрос на иное оформление стал явственным.
Правда, живая газета оказалась действительно живой. Свое «место в жизни» она отстаивает пу
тем трансформации и внутреннего развития. Жи
вая газета задумала перейти в пьесу и вместо прежних обособленных номеров программы — давать сплошной спектакль.
Первым начал «Прожектор». Еще в начале истекшего сезона он демонстрировал «Похождения Ватрушкина», приключения некоего советского гра
жданина как в своем отечестве, так и в Европе. Европа — это повод показать международную поли
тику, традиционных живогазетных Черчиллей и Брианов. Отечественная половина — повод ввести злободневный советский быт. Таким образом, ста
рый материал живой газеты сохранился, но уже объединенный, нанизанный на некоторую центральную сюжетную фигуру.
Если «Прожектор» еще сохранил основную черту живой газеты (многотемность), то другие коллективы продвинулись дальше. Многотемность упразд
нилась; спектакль получил единое тематическое устремление. Произошло это, главным образом, за счет изъятия из спектакля тем «высокой политики». Живая газета в сегодняшнем своем курсе вовсе оставила этот одряхлевший материал. Центр тяже
сти переместился на советский быт. Новая, еще неоформленная клубная пьеса, возникшая из пере
родившейся живой газеты, строится именно из бытового материала и отсюда черпает свою единую тему.
Обратил на себя внимание опыт «Станка». Совсем недавно, в конце сезона, «Станок» показывал свою первую пьесу (на тему о пьянстве). Ха
рактерно, что ей предшествовал предварительный опыт — обозрение (стадия «Прожектора»). Но в ап
реле- мае пред нами было уже не обозрение, но своеобразная советская бытовая комедия. В истории
клубной драматургии пьеса, имеющая в предках живогазетный спектакль, должна быть выделена.
Рудименты, остатки прежней компановки в первом пьесном опыте — несомненны. У «Станка» пьеса собрана из маленьких быстро сменяющихся сценок. Вместо «актов» обычного спектакля — богатая многоэнизодность. В разрывах между иными сценками провозглашается хоровая мораль. Все это, конечно— воспоминания «газетного» периода. По существу станковскую пьесу о пьянице Отрыжкине удачной признать нельзя. Агитационная серьезность, как это было и у прежнего (живогазетного) «Станка», отсутствует. Пьеса написана на заданный лозунг, но лозунг неощутим. Все дело только в том, чтобы смешить, чем угодно: пьяницами, милиционерами, неприкаянной женой, клубными непорядками. В конце концов пьеса скомпанована из одних фарсовых при
ключений. Отсюда — соответственные театральные приемы.
Смысл расточается музыкой. Гражданин Огурчиков кается, но покаяние свое поет. Кается с пла
чем, но плач — по нотам. В заключение музыкаль
ная основа вовсе освобождается от текста и идет одна: Огурчиков плачет уже без слов, но просто— та-та-та-та-та-та-та-та...
Дело подходит почти к оперетке.
Впрочем, к плюсам станковской пьесы нужно причислить (весьма важный генетический момент!) хорошую бытовую наблюдательность: зацеплены типические костюмы и прически (на шлюхах), ху
лиганские жесты (ворочание задом, лягание ногой у Отрыжкина), услышан рабочий жаргон.

***

Другой и более сильной отраслью клубной драматургии оказалась пьеса, мало связанная с преж
ними формами клубного театра, но возникшая на путях следования традициям профессиональной сцены. В этом кругу центром тяготения и предрешающим источником оказался канонический бытовой театр Островского.
Отметим хотя бы «Хулигана» Задыхина. О нем следует поговорить, так как опыт этой пьесы ши
роко осел в клубной работе. Успех «Хулигана», как известно, был чрезвычайный; несколько теат
ров ставили его; клубные коллективы подражали; пресса обсуждала. «Хулиган» был героем сезона и превратился в некий стандарт клубной драматургии.
Между тем, «Хулиган» — продукт сомнительный. Островский сказался здесь в прямых заимствованиях. «Частный розничник» со своей благородной семьей и со всем прилегающим обиходом, конечно, пере
писан из Островского: говорок купеческих свах, перемешанный с говорком какого-нибудь стряпчего, целиком определил собой вычурную стилистику Задыхинского героя. Выкрадывание из литературы вместо смелой и острой фиксации живого быта делает пьесу бездейственной: учуяв «сочинение», зритель охладевает и ни одного положения, как показал опыт, всерьез не принимает.
От Островского у Задыхина — и слабоватое сюжетное строение. Бытовая материя положена там и сям таровато. Вдвижения ее в сюжет — нет, она так и остается сырой. И, конечно, никак нельзя считать за сюжетную организацию аморфное путе
шествие сквозь все четыре акта парочки Анька — Семен, за плечами которых бытовые фоны совер
шенно самодовлеющи. Идейная доминанта пьесы
попахивает младенчеством, материнским молочком, которое еще на губах не обсохло, а, может быть, еще чем и похуже: временами кажется, что Я. Задыхин перенес на рабочую сценическую площадку запахи Карамзина, «Марьиной рощи», Тургенева.
В самом деле! Аня, рабкорочка в красном платочке, совершает над хулиганом Семеном многовоспеваемый подвиг «чистой русской девушки», «свя
той, удивительной», которая, как «путеводная звезда», «спасает», выходит замуж и многое другое. Девичьи рабкоровские речи исправляют огромного звероподобного хулигана, а, может быть, не столько речи, сколько соблазнительный физический облик