ставить акбалет на ту же дорогу, что и акоперу: лицом к Европе!




Между тем забытые обязательства у академического балетного театра есть, и, думается, свое


временно будет именно теперь о них напомнить, пока еще не поздно.
Если порыться в недавних летописях неосуществленных благих намерений актеатров, то окажется, что стремление их влить свежую струю в жизнь акбалета принимало в ту пору, когда успех «Пульчинеллы» не спутал всех карт, до
вольно конкретные очертания. В ту пору дирекция актеатров задумывала поставить два балета из современного городского и деревенского быта. Более того. Был дан заказ на сочинение музыки для этих балетов В. Дешевову и А. Пащенко (значит, имеются у нас музыканты, которые готовы помочь дирекции в осуществлении выраба


тываемых ею планов советизации репертуара!). Наконец, в довершение всего, заказ этот был вы


полнен. И Дешевов, и Пащенко написали уже каждый по 3-актному балету. Напомним еще, что оба балета («Джибела» Дешевова и «Весенний гул» Пащенко) демонстрировались в форт, пере
ложении на музыкальных собраниях МОДПиК’а и встретили сочувственный прием у аудитории и в печати.
Но вот прошло несколько месяцев, и все это оказалось забытым. В плане новых постановок ни того, ни другого заказного балета нет. И «Джи


бела», и «Весенний гул», как камни, бесследно канули в недра актеатров, и даже зыбь разошлась уже на их тихой и гладкой ровной поверхности.


Что же, эти две большие работы так и останутся замороженными в академических холодиль
никах? Почему так быстро остыл пыл, обуявший в свое время актеатры?
Нас эти вопросы очень живо интересуют и волнуют. Равняться на Европу — дело почтенное, что и говорить, особенно — для академических театров. Но нельзя же забывать, что у нас есть кроме того и свои задачи, что мы живем в революционную эпоху и что стремиться к отображе
нию на театре нашей современности — прямая наша обязанность, особенно — в балете, том роде искусства, где все давным давно поросло мохом.
ИСЛАМЕЙ
образованный, хорошо знакомый с русской и иностранной литературой — всеми уважаемый и безупречной репутации, наконец, академик, — он, казалось, вполне подходил к требованиям, предъявляемым заведывающему репертуаром Александрийского театра. Кроме того, будучи женат на драма
тической артистке того же Александрийского театра, он имел к тому же непосредственную связь с театральным миром и был в курсе жизни Александр, театра. Жена его— артистка Пушкарева, женщина образованная и не глупая— занимала скромное амплуа, была чужда интриг и домога
тельств первых ролей, а потому также, кажется, не могла бы метать Н. А. Котляровскому беспристрастно заниматься
делами театра. Ко всему этому, многих артистов и артисток Н. А. Котляровский хорошо и давно знал и все они относились к нему прекрасно.
Однако стоило ему занять это место в театре, как он сразу же, по мнению актеров, оказался и неучем, и необра
зованным, и несведующим. Многие прямо удивлялись, почему именно такого неподходящего человека, как Н. А. Котляревский, дирекция пригласила на эту должность, а когда им указывали, как на причину, что Котляревский был профессором и академиком, то эти-то звания как-то
отчасти и ставили ему в особый минус и никогда никакого режиссера, хотя бы режиссера Александрийского театра Евгеньева (бывшего ламповщика) так не ругали и не поносили, как Н. А. Котляревского, несмотря на все его положительные качества. И главным образом за то исключи
тельно, что он быд профессором и академиком. Это было по мнению большинства артистов его Ахиллесовой пятой, как ни странно это казалось.
Особенно доставалось ему от некоторых премьеров.
На одном из репертуарных заседаний в 1916 году произошел даже такой курьезный случай. Я, читая вслух письмо, подученное мною от В Н. Давыдова, очутился в роли почтмейстера из «Ревизора» в последнем акте.
2 марта, в 2 1/2 часа дня, у меня собрались в моем кабинете заслуженные артисты Васильева, Далматов и Аполлонский, Н А. Котляревский и управлявший тогда конто
рой театров барон Кусов. На совещание это, по поводу выработки на будущий сезон драматического репертуара, приглашен был и В. Н. Давыдов, но он на заседание это не явился; он вообще эти заседания не особенно любил. Прождав его тщетно некоторое время, мы стали обсуждать репертуар, как вдруг курьер мой подал мне письмо от В. Н. Давыдова, прибавив, что письмо — спешное. Я изви
нился перед присутствовавшими и, добавив, что, вероятно, В. Н. Давыдов не может приехать и об этом и уведомляет, стал читать письмо и, убедившись по первым фразам, что письмо это касается именно нашего заседания, стал читать вслух.
Письмо начиналось так: «Глубокоуважаемый Владимир Аркадьевич! Сердечно приношу вам мою благодарность за
оказанную мне честь приглашением меня на совет о будущем ропертуаре. Я глубоко извиняюсь и не менее глубоко сожалею, что не могу принять участия в столь важном и необходимом совете. Причин тому много. Первая и самая главная из них — та, что я не могу и не хочу работать в деле, слишком дорогом нашему артистическому сердцу, которому мы отдали всю нашу жизнь, совместно с человеком...
Тут следовала квалификация Котляревского, для него весьма не лестная.
Я остановился и стал читать уже про себя. В это время все присутствовавшие, как один человек, в том числе и Котляревский, просили чтение продолжать вслух, говоря, что очень интересно знать, кто этот человек, о котором В. Н. Давыдов пишет. Ясно было, что это был кто-нибудь из присутствующих здесь на заседании. Словами Артемия Филипповича Земляники я возразил: «Нет, это место можно пропустить: неразборчиво. А там дальше разборчиво», — но артисты не унимались, в том числе, и даже больше всех, сам Н. А. Котляревский.
Как в «Ревизоре», было повторено «Нет, читайте все, читайте. Ведь прежде все читано. Читайте, пожалуйста,
читайте» — и я выдужден был продолжать. При этом, когда обнаружилось, что этот человек, из-за которого В. Н. Да
выдов не хотел придти на заседание, был Н. А. Котляреввский, — этот последний процитировал слова из «Ревизора»: «Хорошо еще, если «моветон» обозначает «мошенник», а может быть того еще хуже!»...
Я очень увалил и любил Н. А. Котляревского за то, что с ним можно было говорить просто и откровенно: он понимал шутку, ценил юмор и не был злобен и обидчив.
Когда артисты разошлись и я остался с ним вдвоем, я сказал ему:
— Вы-то что ли так заботились, чтобы я письмо Давыдова прочитал до конца? Неужели не предполагали, что это именно вас Давыдов в письме обкладывает?
— Нет, это я понял, но я убежден, что и другие поняли. Так уж все равно: если читать, так читать уже до конца. Ведь они — артисты. Что с них возьмешь!
— А знаете ли, что они про вас говорят? «Нестор Александрович — академик. Что с него возьмешь! Они, г.г. профессора и ученые, «Дядю Ваню» Чехова провалили, а одновременно всякую дрянь пропускают».
Котляревский пожал плечами и ответил:
— Что говорить, иногда бывает, это — правда, но иногда (кто без греха!). Ну, а они, артисты, тоже порой хороши бывают со своими суждениями!
«Немощна теория, красочен талант».
В. ТЕЛЯКОВСКИЙ