еще на рубеже 1922—23 годов Леже в его «эстетике машин». Но Леже был последователен и ло
гичен, чем вы, т. Баньковский, ни в какой мере не страдаете. Леже говорил, что искусство должно слиться с промышленностью по единой индустри
ально-производственной линии. Искусство должно строить утилитарно-необходимые «вещи», а пото
му — долой всякую художественную (эстетическую) композицию и да здравствует конструкция, т. е.
математическое и механическое взаимоотношение частей в их технической оправданности! Как и
весь конструктивизм, так и Леже в конечном счете уперся в нигилизм, в отрицание искусства.
И стул, сделанный деревообделочником, был, быть может, менее эстетичен, за то гораздо удобнее для сиденья, чем стул из мастерских художниковконструктивистов.
Но все это западно-европейское течение в целом было и в плане некоей формальной логики и социологически имело под собой определенную почву. Оно по художественной линии отражало идеологию крупного фабрично-промышленного капитала. Вспомните хотя бы Шпенглера с его «Закатом Европы» (несомненно идеолога промышленно-финансового капитала в его переоценке мелко
промышленного, анархически-рыночного капитала). Шпенглер определенно говорит, что красоту кон
струкции быстроходного парохода или аэроплана он предпочитает всем Шопенам вместе взятым или что в организации заседания инженеров круп
ного промышленного предприятия гораздо больше красоты, чем во всем европейском искусстве. (Ци
тирую на память, но мысль передаю совершенно точно).
Разве это в области психо-идеологической не не совпадает с анализом Маркса, который говорил, что развитие капиталистической промышлен
ности будет идти по пути «расширения объективных производственных сил за счет субъективных производственных сил»? Послевоенная дезоргани
зация западно - европейского капиталистического рынка, ставящая препоны его финансовой центролизации, выдвигает в такой же мере и художественно-идеологическое препоны в виде появле
ния мелкобуржуазных, субъективно - мистических течений, вроде экспрессионизма и др.
Что же хочет сделать т. Баньковский?
С солидным опозданием он хочет «поразить мир злодейством» и навязать нам реакционную точку зрения абстрактного художественного машинизма, точнее — машинного эстетизма. Имен
но — абстрактного, потому что у Баньковского это — не строительство, не бодрое классовое преодоле
ние существующего во всем практическом учете его. Не материалистическое осознание факта в его объективной диалектике, а нигилистические припадки отрицания и субъективного отчаяния.
Тут никак нельзя оправдать даже заимствований у западно - европейских конструктивистов.
Там — повторяю — стройная система, закономерное воздействие экономически - общественных сил и идеалистического мировоззрения. А у Баньковского — механическая отрыжка, рефлекс, вне социальной обусловленности. Эстетическая дизентерия. И ничего больше.
Будьте покойны — электрическая лампочка т. Баньковского не горит, ибо сооружена она
в метафизических мастерских. Его «рассчет» ничего не строит, ибо это рассчет не созидательный, а только разрушительный. Его «массовый учетникаких масс не знает, ибо надуман в безвоздушном «замке уединения».
А поскольку на этих же дрожжах лабораторного преображения мира построен Баньковским и «идеал» критики, постольку и его критика есть критика чистопробного «эстета».
Я нарочно провел два как будто крайних мнения и проанализировал их, чтобы показать, что и Полуянов с его сентиментальной борьбой за критику знающую, добросовестную, одаренную и т. д. и Баньковский с его устаревшими и яко бы «страшно левыми» тирадами вульгаризированного эстето-машинизма — по существу продукты одной и той же художественной мысли, одного и того же искусства, которое в основе одинаково их опре
деляет и направляет. Они — производное. Они — процесс. И в своей критике критики они из круга этого искусства, этой эстетики, выйти не могут.
И вполне понятно, вполне закономерно.
Не из батистового платочка Полуянова и не из грозных окриков Баньковского создается новая критика, поскольку и она — производное искусства и его потребителя. Каково искусство — такова и критика в смысле ее методов и критериев, ибо и у критики, и у искусства — один и тот же потребитель (в условиях товарного хозяйства — рынок).
И дело тут вовсе не в квалификации. «Кто вас квалифицировал!» — патетически восклицает Монахов по отношению к критике. А тот, кто квалифицировал и вас, т. Монахов. Рынок, еще рынок, и еще раз рынок. Вы имеете успех, на вас есть потребитель, есть спрос — они вас и квалифицировали. Точно так же и вашего критика. Тот же ваш зритель читает данного критика, одобряет его, считается с ним — он его и квали
фицировал. Если бы он его не читал, его бы не печатали (рынок и хозрасчет не знают сантиментов) и тем самым он не был бы критиком.
Степень квалификации — другое дело. В одном месте можно обойтись критиком меньшей квалификации, в другом — требования большие. Конечно, желательно поднять квалификацию, жела
тельно избежать дурной, мало квалифицированной критики, но вопрос в целом сводится, конечно, не к этому.
Доколе искусство и формы его исходят из индивидуалистической психологии, диктуемой анар
хией классово-товарного рынка, дотоле и критика индивидуалистична, субъективна, импрессиони
стична. Нельзя, как этого хочет т. Баньковский, создать массовой критики лабораторным путем. Это — фаустовщина.
Изменится, постепенно будет меняться искусство и его методология — постепенно будет меняться и критика. С объективизацией искусства, с из
житием религиозного, мистического подхода к нему, с выработкой объективно-научного искусствоведения,
тем самым и критика все больше и больше будет становиться объективно-производственной. Критика импрессионистская, лично-вкусовая, лишенная метода оценки постепенно будет заменяться критикой материально - художественного анализа спектакля, критикой научно оправданного подхода
гичен, чем вы, т. Баньковский, ни в какой мере не страдаете. Леже говорил, что искусство должно слиться с промышленностью по единой индустри
ально-производственной линии. Искусство должно строить утилитарно-необходимые «вещи», а пото
му — долой всякую художественную (эстетическую) композицию и да здравствует конструкция, т. е.
математическое и механическое взаимоотношение частей в их технической оправданности! Как и
весь конструктивизм, так и Леже в конечном счете уперся в нигилизм, в отрицание искусства.
И стул, сделанный деревообделочником, был, быть может, менее эстетичен, за то гораздо удобнее для сиденья, чем стул из мастерских художниковконструктивистов.
Но все это западно-европейское течение в целом было и в плане некоей формальной логики и социологически имело под собой определенную почву. Оно по художественной линии отражало идеологию крупного фабрично-промышленного капитала. Вспомните хотя бы Шпенглера с его «Закатом Европы» (несомненно идеолога промышленно-финансового капитала в его переоценке мелко
промышленного, анархически-рыночного капитала). Шпенглер определенно говорит, что красоту кон
струкции быстроходного парохода или аэроплана он предпочитает всем Шопенам вместе взятым или что в организации заседания инженеров круп
ного промышленного предприятия гораздо больше красоты, чем во всем европейском искусстве. (Ци
тирую на память, но мысль передаю совершенно точно).
Разве это в области психо-идеологической не не совпадает с анализом Маркса, который говорил, что развитие капиталистической промышлен
ности будет идти по пути «расширения объективных производственных сил за счет субъективных производственных сил»? Послевоенная дезоргани
зация западно - европейского капиталистического рынка, ставящая препоны его финансовой центролизации, выдвигает в такой же мере и художественно-идеологическое препоны в виде появле
ния мелкобуржуазных, субъективно - мистических течений, вроде экспрессионизма и др.
Что же хочет сделать т. Баньковский?
С солидным опозданием он хочет «поразить мир злодейством» и навязать нам реакционную точку зрения абстрактного художественного машинизма, точнее — машинного эстетизма. Имен
но — абстрактного, потому что у Баньковского это — не строительство, не бодрое классовое преодоле
ние существующего во всем практическом учете его. Не материалистическое осознание факта в его объективной диалектике, а нигилистические припадки отрицания и субъективного отчаяния.
Тут никак нельзя оправдать даже заимствований у западно - европейских конструктивистов.
Там — повторяю — стройная система, закономерное воздействие экономически - общественных сил и идеалистического мировоззрения. А у Баньковского — механическая отрыжка, рефлекс, вне социальной обусловленности. Эстетическая дизентерия. И ничего больше.
Будьте покойны — электрическая лампочка т. Баньковского не горит, ибо сооружена она
в метафизических мастерских. Его «рассчет» ничего не строит, ибо это рассчет не созидательный, а только разрушительный. Его «массовый учетникаких масс не знает, ибо надуман в безвоздушном «замке уединения».
А поскольку на этих же дрожжах лабораторного преображения мира построен Баньковским и «идеал» критики, постольку и его критика есть критика чистопробного «эстета».
Я нарочно провел два как будто крайних мнения и проанализировал их, чтобы показать, что и Полуянов с его сентиментальной борьбой за критику знающую, добросовестную, одаренную и т. д. и Баньковский с его устаревшими и яко бы «страшно левыми» тирадами вульгаризированного эстето-машинизма — по существу продукты одной и той же художественной мысли, одного и того же искусства, которое в основе одинаково их опре
деляет и направляет. Они — производное. Они — процесс. И в своей критике критики они из круга этого искусства, этой эстетики, выйти не могут.
И вполне понятно, вполне закономерно.
Не из батистового платочка Полуянова и не из грозных окриков Баньковского создается новая критика, поскольку и она — производное искусства и его потребителя. Каково искусство — такова и критика в смысле ее методов и критериев, ибо и у критики, и у искусства — один и тот же потребитель (в условиях товарного хозяйства — рынок).
И дело тут вовсе не в квалификации. «Кто вас квалифицировал!» — патетически восклицает Монахов по отношению к критике. А тот, кто квалифицировал и вас, т. Монахов. Рынок, еще рынок, и еще раз рынок. Вы имеете успех, на вас есть потребитель, есть спрос — они вас и квалифицировали. Точно так же и вашего критика. Тот же ваш зритель читает данного критика, одобряет его, считается с ним — он его и квали
фицировал. Если бы он его не читал, его бы не печатали (рынок и хозрасчет не знают сантиментов) и тем самым он не был бы критиком.
Степень квалификации — другое дело. В одном месте можно обойтись критиком меньшей квалификации, в другом — требования большие. Конечно, желательно поднять квалификацию, жела
тельно избежать дурной, мало квалифицированной критики, но вопрос в целом сводится, конечно, не к этому.
Доколе искусство и формы его исходят из индивидуалистической психологии, диктуемой анар
хией классово-товарного рынка, дотоле и критика индивидуалистична, субъективна, импрессиони
стична. Нельзя, как этого хочет т. Баньковский, создать массовой критики лабораторным путем. Это — фаустовщина.
Изменится, постепенно будет меняться искусство и его методология — постепенно будет меняться и критика. С объективизацией искусства, с из
житием религиозного, мистического подхода к нему, с выработкой объективно-научного искусствоведения,
тем самым и критика все больше и больше будет становиться объективно-производственной. Критика импрессионистская, лично-вкусовая, лишенная метода оценки постепенно будет заменяться критикой материально - художественного анализа спектакля, критикой научно оправданного подхода