Вот вкратце — весь смысл философии Иннокентия Оксенова.
Развернувшаяся дискуссия (печатная — в «Жизни Искусства») и устная — в Союзе писате
лей) показала, что разные писатели по-разному относятся и к марксистской критике.
Пролетарские писатели работают вместе С марксистской критикой. А вот Лавренев, Сологуб и Замятин поворачиваются к ней спиной.
Каждому свое.
А кому не известно, что Серапионы (эпохи своего расцвета) жили в большой дружбе с формалистами?
Жизнь литературы — постоянная борьба, смена литературных течений (в основе кото
рой — борьба общественных классов). И каждое литературное течение имеет своих теоретиков.
В этом теоретическом осознании литературной борьбы — задача критики.
Ясно каждому здравомыслящему, что после напечатания любого произведения — оно отдается и на суд и под анатомический нож. На суд борющихся общественных классов и под нож теоретиков литературы. В этом ответственность писателя за свои слова, за свою работу.
Избегать этой ответственности, считать ее неприятной — значит писать только ради гонорара и легкой славы. А ежели таковая не приходит, то Оксеновский «писатель вообще» изволит гне
ваться и посылает к чорту не восхваляющую его критику. Серьезные писатели, конечно, не так смотрят на свой труд — и Оксенов напрасно приписал им ощущение вышеупомятутой неприятности.
Так же обстоит дело и с читателем. Реально существуют читатели разных классов, по-разному воспринимающие вещи различных писателей.
Марксизм — оружие пролетариата. Марксистская критика — оружие прелетарской литературы. Ясное дело, что и ориентируется марксистская критика на пролетарского читателя, с его точки зрения расценивает литературную жизнь (т. е. борьбу литературных течений).
А повторять, подобно Оксенову, что мол, еще со времени Тэна известно, что художника фор
мирует общество (характерны для Оксенова эти: «писатель-вообще», «читатель-вообще» и «общество - вообще») — значит высказывать до
статочно бессодержательные истины, ибо одно и то же общество формирует, с одной стороны, Замятина и Пильняка, а с другой стороны, Безыменского и Либединского.
Итак, основное убеждение Иннокентия Оксенова, что с современной критикой неблагополучно, что писатели ею недовольны — это убеждение виснет в воздухе.
Передовая часть современной литературы — пролетарская литература — марксистской критикой (в целом) довольна. Недовольны марксистской критикой литераторы непролетарского лагеря. Наоборот: от критиков немарксистских всегда попадает писателям пролетариата.
«Всегда так будет и бывало»... Никогда путь писателя не был усыпан розами. Ведь и Пушкин
и Некрасов много страдали от нападок враждебной критики, и не от каких-нибудь мало смы
слящих, но заносчивых молокососов, — а от людей
зрелых, образованных, умных, но (и в этом — главное) — представителей других литературных течений, т. е. других литерат. навыков, вкусов, убеждений и настроений.
Пока еще нет бесклассового общества, только в этой борьбе, только в этом взаимном заушении — залог развития литературы.
Еще жалуется Оксенов, что у критика нет правильной перспективы на будущее. Извините,— т. Оксенов, — у марксистской критики она есть. Гегемония пролетариата должна повести за собой и гегемонию пролетарской литературы. А что к этому дело идет — доказывать долго незачем.
Под конец, еще об одной мысли Оксенова, во первых — как понимать гневный окрик Оксенова на Штейнмана и Блюменфельда: Руки прочь! Если это запрещение заниматься критикой, то, конечно, приходится только удивляться (чему,— лучше не произносить).
Если же (пожалуй, так предположить — правильней) здесь Оксенов хотел подчеркнуть что Штейнман и Блюменфельд неправильно, с иска
жениями толковали его слова: «Дело не в методе, а в применении», то теперь, после второй статьи Оксенова, где он говорит от своего имени — ясно, что орать «Руки прочь!» Оксенов не имеет ника
кого права. Ведь у него марксистский метод фигурирует в столь преображенном (вернее, загри
мированном под Тэна) виде, что назвать его подлинно марксистским, пожалуй, никто не решится. Ленин в своей работе «Государство и Ре
волюция» говорил: «Кто признает только борьбу классов, тот еще не марксист, тот еще может оказаться не выходящим из рамок буржуазного
мышления. Ограничивать марксизм учением о борьбе классов — значит урезывать марксизм,
искажать его, сводить его к тому, что приемлемо для буржуазии. Марксист лишь тот, кто распро
страняет признание классовой борьбы до при
знания необходимости диктатуры пролетариата.
В этом самое глубокое отличие марксиста от дю
жинного мелкого (да и крупного) буржуа. На этом оселке надо испытывать действительное понимание и признание марксизма».
А ведь Иннокентий Оксенов еще и до признания классовой борьбы в литературе не дошел.
И его нападки на применителей марксистского метода по существу означают нападки на под
линный марксизм, марксизм, подчеркивающий классовый момент.
Роман «Цемент» Гладкова, за единичными исключениями, был всеми критиками оценен благожелательно, — Пант. Романова тоже хвалили доста
точно, а проф. Фатов возвел его даже с места в карьер в классики. Есенин во всех журналах находил самый радушный прием своим вещам. Воронский при жизни Есенина всячески ему помогал.
Нет, неубедительны разъяснения и объяснения Иннокентия Оксенова, — несмотря на дипломатич
ный «вежливый наклон головы» (как правильно
сказал Штейнман) по отношению к «марксизмувообще». В. друзин.
Развернувшаяся дискуссия (печатная — в «Жизни Искусства») и устная — в Союзе писате
лей) показала, что разные писатели по-разному относятся и к марксистской критике.
Пролетарские писатели работают вместе С марксистской критикой. А вот Лавренев, Сологуб и Замятин поворачиваются к ней спиной.
Каждому свое.
А кому не известно, что Серапионы (эпохи своего расцвета) жили в большой дружбе с формалистами?
Жизнь литературы — постоянная борьба, смена литературных течений (в основе кото
рой — борьба общественных классов). И каждое литературное течение имеет своих теоретиков.
В этом теоретическом осознании литературной борьбы — задача критики.
Ясно каждому здравомыслящему, что после напечатания любого произведения — оно отдается и на суд и под анатомический нож. На суд борющихся общественных классов и под нож теоретиков литературы. В этом ответственность писателя за свои слова, за свою работу.
Избегать этой ответственности, считать ее неприятной — значит писать только ради гонорара и легкой славы. А ежели таковая не приходит, то Оксеновский «писатель вообще» изволит гне
ваться и посылает к чорту не восхваляющую его критику. Серьезные писатели, конечно, не так смотрят на свой труд — и Оксенов напрасно приписал им ощущение вышеупомятутой неприятности.
Так же обстоит дело и с читателем. Реально существуют читатели разных классов, по-разному воспринимающие вещи различных писателей.
Марксизм — оружие пролетариата. Марксистская критика — оружие прелетарской литературы. Ясное дело, что и ориентируется марксистская критика на пролетарского читателя, с его точки зрения расценивает литературную жизнь (т. е. борьбу литературных течений).
А повторять, подобно Оксенову, что мол, еще со времени Тэна известно, что художника фор
мирует общество (характерны для Оксенова эти: «писатель-вообще», «читатель-вообще» и «общество - вообще») — значит высказывать до
статочно бессодержательные истины, ибо одно и то же общество формирует, с одной стороны, Замятина и Пильняка, а с другой стороны, Безыменского и Либединского.
Итак, основное убеждение Иннокентия Оксенова, что с современной критикой неблагополучно, что писатели ею недовольны — это убеждение виснет в воздухе.
Передовая часть современной литературы — пролетарская литература — марксистской критикой (в целом) довольна. Недовольны марксистской критикой литераторы непролетарского лагеря. Наоборот: от критиков немарксистских всегда попадает писателям пролетариата.
«Всегда так будет и бывало»... Никогда путь писателя не был усыпан розами. Ведь и Пушкин
и Некрасов много страдали от нападок враждебной критики, и не от каких-нибудь мало смы
слящих, но заносчивых молокососов, — а от людей
зрелых, образованных, умных, но (и в этом — главное) — представителей других литературных течений, т. е. других литерат. навыков, вкусов, убеждений и настроений.
Пока еще нет бесклассового общества, только в этой борьбе, только в этом взаимном заушении — залог развития литературы.
Еще жалуется Оксенов, что у критика нет правильной перспективы на будущее. Извините,— т. Оксенов, — у марксистской критики она есть. Гегемония пролетариата должна повести за собой и гегемонию пролетарской литературы. А что к этому дело идет — доказывать долго незачем.
Под конец, еще об одной мысли Оксенова, во первых — как понимать гневный окрик Оксенова на Штейнмана и Блюменфельда: Руки прочь! Если это запрещение заниматься критикой, то, конечно, приходится только удивляться (чему,— лучше не произносить).
Если же (пожалуй, так предположить — правильней) здесь Оксенов хотел подчеркнуть что Штейнман и Блюменфельд неправильно, с иска
жениями толковали его слова: «Дело не в методе, а в применении», то теперь, после второй статьи Оксенова, где он говорит от своего имени — ясно, что орать «Руки прочь!» Оксенов не имеет ника
кого права. Ведь у него марксистский метод фигурирует в столь преображенном (вернее, загри
мированном под Тэна) виде, что назвать его подлинно марксистским, пожалуй, никто не решится. Ленин в своей работе «Государство и Ре
волюция» говорил: «Кто признает только борьбу классов, тот еще не марксист, тот еще может оказаться не выходящим из рамок буржуазного
мышления. Ограничивать марксизм учением о борьбе классов — значит урезывать марксизм,
искажать его, сводить его к тому, что приемлемо для буржуазии. Марксист лишь тот, кто распро
страняет признание классовой борьбы до при
знания необходимости диктатуры пролетариата.
В этом самое глубокое отличие марксиста от дю
жинного мелкого (да и крупного) буржуа. На этом оселке надо испытывать действительное понимание и признание марксизма».
А ведь Иннокентий Оксенов еще и до признания классовой борьбы в литературе не дошел.
И его нападки на применителей марксистского метода по существу означают нападки на под
линный марксизм, марксизм, подчеркивающий классовый момент.
Роман «Цемент» Гладкова, за единичными исключениями, был всеми критиками оценен благожелательно, — Пант. Романова тоже хвалили доста
точно, а проф. Фатов возвел его даже с места в карьер в классики. Есенин во всех журналах находил самый радушный прием своим вещам. Воронский при жизни Есенина всячески ему помогал.
Нет, неубедительны разъяснения и объяснения Иннокентия Оксенова, — несмотря на дипломатич
ный «вежливый наклон головы» (как правильно
сказал Штейнман) по отношению к «марксизмувообще». В. друзин.