ДВА МИРА

Когда посмотришь спектакль Музыкальной Студии МХАТ, где все так «чинно и благородно», где все так прилажено одно к одному, костюмы подобраны, деко
рации пригнаны, все говорят умеренно, а поют акку
ратно,—невольно вспоминается тот торговец сукнами, который, расхваливая перед покупателем свой товар— сообщает:
— Не извольте беспокоиться. Лучший сорт: довоенной выработки.
А затем, хитро подмигивая и наклоняясь над ухом покупателя, добавляет:
— Такого теперь не делают с!
Прав торгаш в одном: не делают! Но за его лукавым добавлением есть и скрытая мысль: «и не будут делать никогда. Где им!».
II тут-то он обманется. Жестоко и горько разочаруется. Победим в борьбе за качество продукции, как побеждали и в других областях!
Только из товара этого, повышенного качества,— сделаем другое употребление, чем в довоенное время, так как другие стали потребности: потребитель другой.
Что бы можно было сказать о портном, который, закупив товар, вдруг сшил бы из него большое количество фраков на продажу? Бедняк бы разорился немедленно.
Кому нужен у нас сейчас фрак?
Разве только какой-либо богатый иностранец захотел бы обновить свою парадную одежду.
Конечно, никакой портной не стал бы шить фраки, если он не сумасшедший.
Да что говорить—знают наши швейные фабрики, знает Ленинградодежда, что нужно шить нынешнему покупателю—трудящемуся.
Даешь здоровую и гигиеническую, удобную одежду, из нашего советского сукна сшитую, из того сукна, качество которого и сейчас не так плохо, как шепчет покупателю портной, а будет еще лучше, лучше, лучше!
Так вот, хоть я и очень отвлекся, а все же аналогия тут есть: спектакли МХАТ‘а — довоенной выра
ботки, лучший сорт. Но теперь «таких не делают». Это—фрак, сшитый на советского покупателя.
Студии МХАТ, конечно, известно, что восемь лет назад была революция.
Но ей известно, что есть «высокое искусство».
«Высокое искусство» полагает, что ему нет надобности заниматься революцией.
Но революция не может не заниматься «высоким искусством».
Она должна приблизить его к массам. «Приближение искусства к массам»—значит ли это только распределение билетов на спектакль данного театра?
Нет, это, конечно, значит—перестройка самого театра.
МХАТ и его студия этого не признают. Там все попрежнему величественно, импозантно, мастито.
Там по прежнему по сцене ходят люди, которые говорят зрителю: «я буду творить, а ты созерцай. Я буду переживать, а ты сопереживай. Но знай, что
ты—ничто перед лицом высокого искусства. Не ты ему, а оно тебе в этот вечер про
диктует законы. И если ты не внемлешь им, так ты просто бесчувственный чело
век, и никакое искусство тебе не нужно».
И ходят, и творят, и переживают.
И ни на минуту не имеют того, что сейчас называется «установкой на зрителя».
Режиссерское «Sic volo, sic jubeo» (так желаю, так повелеваю)—высший закон.
Уверяют, что нашли способ соединения вокального исполнения с драматическим, что создали актера—певца, а на самом деле умудря
ются соединить условнейшие приемы оперного пения с на
туралистическим театром и психологической разработкой ролей.
Мудрецы, что и говорить! Нет, не по плечу нам
фраки, хотя и сшитые из лучшего «аглицкого» сукна.
Давайте-ка, наденем толстовку, да и отправимся в другой театр—театр Мей
ерхольда. Тут уж не довоенное качество.
Тут подлинная наша со
ветская продукция, совсем неплохо при этом рекомендующая качество выпускаемых изделий.
Но тут все горит революционным пафосом; в каж
дой постановке шаг вперед по пути смычки с рабочей аудиторией, тут создание
подлинного современного спектакля.
Тут театр, который не замыкается китайской сте
ной «высокого искусства»: он смело бросается в самую гущу жизни, он бьется бок о бок, плечом к плечу с массами, зажженными энтузиазмом борьбы за лучшее будущее, за коммунизм.
Этот театр—друг и помощник, соратник в борьбе!
Пусть скулят иные о том, что отсутствие руководителя театра повлияло на качество спектаклей.
Пусть восхищаются образцовой слаженностью в Музыкальной студии МХАТ‘а.
Ничего. Подтянется театр Вс. Мейерхольда с его
приездом.