родистые птицы и племенной скот—все исчезло. Кухня и очаг, у которого стряпали грабители, были в ужасном виде, а на просторном дворе остатки многочисленных костров свидетельствовали о том, что они согревали и кормили в те
чение ночи много народа. Остатки трапезы были унесены до последнего кусочка. Нам не досталось ничего.
Мы просидели в имении до утра, тщетно поджидая Дэкона, а на рассвете отогнали пальбой из револьверов новую шайку грабителей. Затем мы зарезали одну из лошадеи Дэкона, припрятав про запас не съеденное нами мясо. Днем Коллинс пошел погулять и не вернулся. Это переполнило чашу терпения Хановэра. Он хотел бежать тот
час же, и я с трудом убедил его подождать дня. Что касается меня лично, то я был убежден, что конец всеобщей забастовки был близок, и решил вернуться в Сан-Франциско.
Утром мы расстались. Хановэр направился на юг, привязав к своему седлу пятьдесят фун
тов конины, а я, с таким же грузом, двинулся на север. Маленький Хановэр уцелел и—я знаю это — будет до конца своей жизни всем надоедать рассказами о своих приключениях.
Я доехал по большой дороге до Белмонта, где трое милиционеров отняли у меня мою конину. В награду они мне сообщили, что положение почти не изменилось и что у С.П.Р. продо
вольствия припасено на несколько месяцев. Мне удалось добраться до Бадена, где шайка человек
в двенадцать завладела моей лошадью. Двое из них были полисменами из Сан-Франциско, а остальные бежавшими из полков солдатами. Все это были очень зловещие признаки. Положение было безусловно очень тяжелым, если разложе
ние уже коснулось регулярных войск. Пока я снова собирался в путь,—на этот раз пешком,— мародеры быстро развели костер, и последний из коней Дэкона погиб под их ножами.
Мое дальнейшее путешествие было нелегким. В довершение всего, я вывихнул себе ногу и
только с огромным трудом добрался до южных предместий Сан-Франциско. Я заночевал в пу
стом сарае, то дрожа от холода, то изнемогая от лихорадки. Я пролежал там неподвижно два дня и только на третий, шатаясь от сильного головокружения и опираясь на самодельный ко
стыль, поплелся к городу. Я страшно ослабел, так как трое суток ничего не ел. Это был кошмарный и мучительный день. Как во сне, я ми
новал несколько сот солдат, шедших в противо
положном направлении, и множество полицейских с их семьями, подвигавшихся вперед большимигруппами для взаимной защиты.
Вступив в город, я впомнил о рабочем, у которого обменял свой серебряный кувшин на обед. Мучивший меня голод погнал меня туда. Я до
плелся до его дома в сумерки, подойдя к нему со стороны полей, и, вскарабкавшись по ступенькам на заднее крыльцо, я упал в полном изнеможении. Сделав неимоверное усилие, я постучал костылем в дверь. Должно быть, я лишился чувств, так как очнулся на кухне; мое
***
Дни без творчества—потерянные дни. Все в душе тогда погашены огни.
Жизнь не в жизнь совсем, когда любви в ней нет.
И внутри, и вне тогда погашен свет.
Федор Сологуб.
19 июля 1922.
лицо было мокрое от воды и от виски, которые мне вливали в рот. Я давился и плевался, пытаясь
сказать, что у меня нет больше серебрянных кувшинов, но что я хорошо заплачу потом, если мне дадут что-нибудь поесть.
Жена рабочего быстро перебила меня.
— Ах, вы несчастный человек! Да разве вы не слышали, что забастовка прекращена сегодня утром? Конечно, мы вас накормим!
Она засуетилась, открывая жестянку с салом и приготовляясь его поджарить.
— Позвольте мне один кусочек сейчас, — попросил я, и я с жадностью съел его с хлебом, в то время как муж хозяйки объяснял мне, что требования С. П. Р. удовлетворены. Телеграфное сообщение было возобновлено днем, и союзы предпринимателей повсюду сдались. В самом Сан-Франциско не было ни одного заводчика или фабриканта, но генерал Фосом выступил в каче
стве их уполномоченного. Железные дороги и пароходы должны были начать работу на следующее утро.
Так окончилась всеобщая забастовка. Избавь меня бог пережить еще одну! Это было похуже войны. Всеобщая забастовка — жестокая и без
нравственная вещь. И человеческий мозг должен так направлять промышленность, чтобы это бедствие больше не повторялось.
Харисон опять служит у меня шофером. Одним из условий С. П. Р. было возвращение всех его членов на их прежние места. Браун ко мне не вернулся, но остальная прислуга опять у меня. Я не имею права ее уволить: она, ведь, так по
трудилась, когда бежала, тяжело нагруженная моими продуктами и серебром. С. П. Р. принудил всех моих слуг записаться в его члены. Тира
ния организованного труда начинает превышать всякое человеческое терпение! Надо будет чтонибудь предпринять!
Джек Лондон.
чение ночи много народа. Остатки трапезы были унесены до последнего кусочка. Нам не досталось ничего.
Мы просидели в имении до утра, тщетно поджидая Дэкона, а на рассвете отогнали пальбой из револьверов новую шайку грабителей. Затем мы зарезали одну из лошадеи Дэкона, припрятав про запас не съеденное нами мясо. Днем Коллинс пошел погулять и не вернулся. Это переполнило чашу терпения Хановэра. Он хотел бежать тот
час же, и я с трудом убедил его подождать дня. Что касается меня лично, то я был убежден, что конец всеобщей забастовки был близок, и решил вернуться в Сан-Франциско.
Утром мы расстались. Хановэр направился на юг, привязав к своему седлу пятьдесят фун
тов конины, а я, с таким же грузом, двинулся на север. Маленький Хановэр уцелел и—я знаю это — будет до конца своей жизни всем надоедать рассказами о своих приключениях.
Я доехал по большой дороге до Белмонта, где трое милиционеров отняли у меня мою конину. В награду они мне сообщили, что положение почти не изменилось и что у С.П.Р. продо
вольствия припасено на несколько месяцев. Мне удалось добраться до Бадена, где шайка человек
в двенадцать завладела моей лошадью. Двое из них были полисменами из Сан-Франциско, а остальные бежавшими из полков солдатами. Все это были очень зловещие признаки. Положение было безусловно очень тяжелым, если разложе
ние уже коснулось регулярных войск. Пока я снова собирался в путь,—на этот раз пешком,— мародеры быстро развели костер, и последний из коней Дэкона погиб под их ножами.
Мое дальнейшее путешествие было нелегким. В довершение всего, я вывихнул себе ногу и
только с огромным трудом добрался до южных предместий Сан-Франциско. Я заночевал в пу
стом сарае, то дрожа от холода, то изнемогая от лихорадки. Я пролежал там неподвижно два дня и только на третий, шатаясь от сильного головокружения и опираясь на самодельный ко
стыль, поплелся к городу. Я страшно ослабел, так как трое суток ничего не ел. Это был кошмарный и мучительный день. Как во сне, я ми
новал несколько сот солдат, шедших в противо
положном направлении, и множество полицейских с их семьями, подвигавшихся вперед большимигруппами для взаимной защиты.
Вступив в город, я впомнил о рабочем, у которого обменял свой серебряный кувшин на обед. Мучивший меня голод погнал меня туда. Я до
плелся до его дома в сумерки, подойдя к нему со стороны полей, и, вскарабкавшись по ступенькам на заднее крыльцо, я упал в полном изнеможении. Сделав неимоверное усилие, я постучал костылем в дверь. Должно быть, я лишился чувств, так как очнулся на кухне; мое
***
Дни без творчества—потерянные дни. Все в душе тогда погашены огни.
Жизнь не в жизнь совсем, когда любви в ней нет.
И внутри, и вне тогда погашен свет.
Федор Сологуб.
19 июля 1922.
лицо было мокрое от воды и от виски, которые мне вливали в рот. Я давился и плевался, пытаясь
сказать, что у меня нет больше серебрянных кувшинов, но что я хорошо заплачу потом, если мне дадут что-нибудь поесть.
Жена рабочего быстро перебила меня.
— Ах, вы несчастный человек! Да разве вы не слышали, что забастовка прекращена сегодня утром? Конечно, мы вас накормим!
Она засуетилась, открывая жестянку с салом и приготовляясь его поджарить.
— Позвольте мне один кусочек сейчас, — попросил я, и я с жадностью съел его с хлебом, в то время как муж хозяйки объяснял мне, что требования С. П. Р. удовлетворены. Телеграфное сообщение было возобновлено днем, и союзы предпринимателей повсюду сдались. В самом Сан-Франциско не было ни одного заводчика или фабриканта, но генерал Фосом выступил в каче
стве их уполномоченного. Железные дороги и пароходы должны были начать работу на следующее утро.
Так окончилась всеобщая забастовка. Избавь меня бог пережить еще одну! Это было похуже войны. Всеобщая забастовка — жестокая и без
нравственная вещь. И человеческий мозг должен так направлять промышленность, чтобы это бедствие больше не повторялось.
Харисон опять служит у меня шофером. Одним из условий С. П. Р. было возвращение всех его членов на их прежние места. Браун ко мне не вернулся, но остальная прислуга опять у меня. Я не имею права ее уволить: она, ведь, так по
трудилась, когда бежала, тяжело нагруженная моими продуктами и серебром. С. П. Р. принудил всех моих слуг записаться в его члены. Тира
ния организованного труда начинает превышать всякое человеческое терпение! Надо будет чтонибудь предпринять!
Джек Лондон.