Открытие балетного сезона.

Мантилья и веер.

Новый балетный сезон открывается повидимому при благоприятных материальных ауспициях.
Директору театра удалось провести некоторый modus vivendi, при котором обеспечиваются как постановки, так и вознаграждение артистов. К сожалению, новых постановок, если не считать реставрации старых, не предвидится никаких, да и балетмейстерский кризис пребывает все в том же стационарном положении. В газетах, правда, то и дело мелькают рекламы существующим пред
ставителям балетмейстерства и режиссуры, но публика уже знает ценность такого рода реклам: они исходят от заинтересованных людей и проводятся в прессу мало компетентными, а то и просто недобровестными репортерами. Вообще се
зон открывается. Симптомов к тому множество со всех сторон—и в великом, и в малом. Я на
чинаю получать обычные анонимные письма с угрозами и бранью. По опыту я знаю, что число таких писем доходит до пяти в месяц. Некоторые из них такого характера, что, будучи направлены в надлежащие места, они могли бы дать повод к весьма серьезным расследованиям. Только это соображение и останавливает меня перед опубли
кованием таких позорно скандальных увлечений людей, рассчитывающих на безнаказанность. В этой безнаказанности они могут оставаться уве
ренными. Я завел давно такой порядок, что при открытии письма, не снабженного подписью и ад
ресом или явно анонимного, оно мною без прочтения рвется и бросается в корзину. Но во всем этом деле, в сущности, довольно обыкновенном и вряд ли достойном подробного рассмотрения, меня интересует следующая его сторона. Отчего около балета—именно балета—такая масса непризванных писак? Человек не в состоянии отли
чить одну от другой из пяти ОСНОВНЫХ позиций, известных девятилетнему ребенку, но, пыжась и топорщась, с немалым видимым напряжением, он лезет в драку, защищая кого-то перед кем то. Не будучи в силах сколько-нибудь грамотно обос
новывать свои мысли и при этом желая все же угодить тому или другому артисту или артистке, люди прибегают к единственному средству, имею
щемуся в их распоряжении: к брани и к угрозам физического нападения, индивидуального или скопом. Самый мягкий прием полемики в этих письмах составляет издевательство над расой, к ко
торой я принадлежу, и вышучивание моего туалета, как-то старой шляпы и ветхого пальто. За
тем корреспонденты подсовывают мне постоянно имена артисток, великих качеств которых я по
чему-то не хочу оценить по достоинству. Если Я хотя бы и десять лет тому назад похвалил чтонибудь из того, что сейчас осуждаю, то это инкриминируется мне, как противоречие с самим собой!
По поводу всех этих комических эпизодов я спрашиваю себя, в чем собственно тут дело? Мне
приходилось одно время стоять близко и к драме. Я работал с М. Г. Савиной, с В. Ф. Комиссаржевской, руководил постановкой пьес, и однако ничего подобного не происходило. Я писал статьи о драматических артистах, вел целые боевые кам
пании, но не запомню случая, чтобы при такой деятельности я оказывался обданным уличной
грязью. Ничего подобного не происходило со мною и в области литературной критики, где я однако слишком часто стоял перед лицом многочислен
ных противников и врагов. Тут все всегда было страстно, часто нетерпимо, но всегда чисто и даже в своем роде вдохновенно по импульсам и средствам. Здесь же около балета серьезное перо не может работать без того, чтобы всякая шваль из заинтересованных невежд не приставала к вам, не врывалась в вашу комнату, не марала вашего
письменного стола своими подметными письмами, служащими дополнением к младенчески беспомощным печатным выступлениям. Чем объясняется такая язва в балетном мире? Тут мы имеем несо
мненно дело с гнуснейшим пережитком прошлого. Иная часть публики—та самая группа уловителей и соблазнителей начинающих дарований, которую я когда-то советовал гнать плетью от артисти
ческого подъезда театра,—смотрит на балет, как на царство женщин всем доступного каскадно
эстрадного жанра. Здесь всякий человек, пришедший с иными взглядами, прямо нетерпим. Он вы
зывает опасливую судорогу у всех этих шалопаев, потребителей хореграфической красоты и заинтересованных клакеров, имеющих, увы, в самом ба
лете своих сотрудников и сотрудниц из категории отмирающих и сошедших со сцены артистических сил.
Подметные письма практикуются в течение ряда веков. С ними пробовали бороться, но безуспешно. Один только старый умный Фриц взгля
нул на дело так правильно, что рецепт его уна
следован и нашим временем. Он сказал: «этот пасквиль приклеен слишком высоко, не все мо
гут видеть. Приклейте его ниже!“ Не будучи Фрицом, а всего только балетным критиком в России, я хотел бы, чтобы мои противники предавали свои нападки на меня широкой гласности. Пусть пишут хотя бы и злые, но интересные, существен
ные или просто остроумные статьи и, может быть, я буду смеяться громче других или вступлю в полемику, от которой я никогда не отказываюсь. Полемика вещь всегда хорошая, и балет мог бы от нее только выиграть. Та же „Жизнь Искус
ства“—я не сомневаюсь в том—откроет свои страницы и для противоположных суждений, как
она часто это и делает в других местах газеты. Но беда-то именно в том, что материала для статей нет, а для подметных писем—непочатый край.
Я отвлекся в сторону естественной ассоциацией идей, навеянной на меня началом сезона. Возвращаюсь к теме. Сезон открывается постановкой „Дон-Кихота“, о которой я сейчас не могу