СЕМЬДЕСЯТ НЯНЕК

Художественная жизнь деревни велика и обильна но порядка в ней нет. И не потому нет порядка, что нет средств, а потому, что, несмотря на массу резо
люций, статей и всякого шума, ей позорно мало уделяют внимания.
Факты говорят сами за себя. Вот один из них. Прошлой зимой в одной и той же некрупной деревне Череповецкого округа в один и тот же—и притом не
праздничный—день встретились три кино-передвижки трех главных «хозяев» — Политпросвета, Профсовета и кооперации.
Другой пример, приведенный т. Орбеловым на Областном театральном совещании. Нынешним летом в Белозерске (5.000 жит.) в течение одйой недели перебывало 11 разных гастролирующих театров! Результаты не замедлили сказаться в виде резкого падения сборов.
Подобных примеров полнейшей дезорганизации можно было бы привести очень много.
Театром и кино художественная жизнь деревни,
конечно, не исчерпывается. Но если и в этой области, сравнительно более благополучной, такая неразбериха, то в остальных... Но опять обратимся к фактам.
Нет ни одной деревни по нашей области, где бы не было нескольких инструментов и десятка-другого любителей попеть. Каждому ясно, что говорить всерьез, не в статьях, а на деле, о музыкальном воспитании, о внедрении новой песни,—можно лишь при двух условиях. Во-первых, при снабжении дешевыми инстру
ментами в кредит и, во-вторых, при обучении элемен
тарной нотной грамоте. Что же сделано? Музыкальные инструменты до сих пор еще являются достоянием наиболее зажиточных слоев деревни. Хоровые кружки на 80 проц. — под влиянием церкви. В чем же дело? А ведь деревенский парень во многом себе откажет,
лишь бы купить гармошку. Просто все это объясняется малым вниманием, а со стороны Музпреда—чаянием какого-то чуда, что в один прекрасный день вся деревенская молодежь явится в Ленинград и будет умо
лять продать балалайку—которой красная цена 5 руб., а по каталогу Музпреда 12 —за 25 рублей. Ждать чуда—бесплодное занятие, а почему бы вместо этого Музпреду не заняться настоящим, реальным делом — организацией деревенского рынка?
Говорить о какой-нибудь помощи деревенским кустарям со стороны изобразительных искусств не при
ходится. Что же касается начинающего крестьянского писателя, то ему надо родиться пе в одной, а по крайней мере в пяти сорочках, чтобы перестать быть начинающим.
Еще любопытнее картина, если обратиться к организациям, ведающим руководством художественной жизнью деревни.
Прежде всего их — великое множество. Одна организация ведает силами профессиональными; другая — кино-стационарами; третья—кино-передвижками; четвертая — деревенскими профсоюзными клубами; пя
тая— радио; шестая—деревенскими художественными кружками; седьмая — культработой среди нацмен. Отдельную позицию занимают санпросветы, кооперация, пожарные о-ва и т. д. и т. д.
Если к этой армии прибавить еще великих самодержцев — «заведующих провинциальными УЗП и театрами, то картина получается богатая. Хуже всего, что каждый считает, что он один только прав, что его метод работы — единственно верный, а все остальные ему безумно мешают. И это — не скверный анекдот, а грустный факт.
Мало этого. В области искусства у нас еще далеко не изжито при подходе к деревне «а-ля-русс»кое сюсю
канье. Почему в хозяйственных делах мы научились разговаривать с мужиком попросту, по-товарищески, а здесь скверно сюсюкаем, обсосанную монпансьешку ему в бородатый ротик суем: «На, бебеша, кушанькай»? Почти ото всей нашей художественной продукции, имеющей бланк «для деревни», несет таким душком [*)]. И организации, выпускающие подобные штучки, так сильно убеждены в своем знании «товарища русского мужичка», что их разубедить очень и
очень трудно. Иной раз до боли хочется стащить автора вместе с редактором на деревенскую поста
новку их продукции да там и объяснить этим «а-лярюсс»-ным мужичкам:—«Вот, мол, творцы!» Пожалуй, после этого первый закаялся бы писать вообще пьесы, а второй — их выпускать.
Смешно и нелепо думать, что можно руководить, например, художественно-самодеятельной работой деревенских кружков оторванно от деревенских рабочих клубов и обоими вместе не регулируя кино
работы и гастролей. А такая оторванность — факт. И если на провинциальных художественных фронтах Политпросвета и Профсовета достигается все же какое-то единство, то на фронтах самодеятельном и профессиональном война идет во-всю. И каждая сто
рона искренно убеждена, что другая ничего не делает, кроме старания ее обжулить.
Сознания общей ответственности за общее дело проведения в деревне через искусство культурной революции, — нет. А на этом фронте «промедление
времени смерти человеческой подобно», потому что каждая наша ошибка ловко используется враждеб
ными группировками, отлично учитывающими тягу крестьян к искусству. И на этом стихийном стремле
нии деревни удовлетворить голод своей пробудившейся художественной потребности они отлично вышивают свой узор, ничего общего с культурной революцией не имеющий.
Противпо и нудно говорить навязшие слова и ломиться в открытую дверь. Нужно дело, дело и дело. Нужен единый фронт, а не семьдесят нянек. Нужно вдумчивое, а не сюсюкающее отношение. И в первую голову — серьезное внимание и остальному фронту.
Кирилл КАЧАЛОВ [*)] К этой теме я вернусь в особой статье.
Николай Купреянов—один из выдающихся представителей современной русской графики, отражающий собой во многом основные течения современ
ного русского искусства. Как упорнейший новатор, Н. Купреянов—первый в числе тех, кто ведет совре
менную графику к новым производственным формам и тенденциям в самом широком смысле этого слова. Нет той техники во всей мировой истории графики, которую бы, так или иначе, Н. Купреянов не испробовал, но испытал бы заново. В то же время Н. Купреянов—самый неугомонный «искатель» новой формы.
Право, нет такого достойного графика, которому бы Купреянов, сознательно или безсознательно, не подражал. Но, как не только культурный, но и глу
боко самостоятельный по своему жизнеощущению художник, Купреянов не знает такого стиля, кото
рый бы искренне не переживал. В результате все творчество Купреянова—это сплошной калейдоскоп необычайно серьезных исканий. И только периоды его наиболее острых и безоглядных увлечений «но
вой» истиной выступают вехами, полными особой остроты, типичности и неповторимой оригинальности. Таких периодов у Купреянова—несколько.
Еще всего лишь несколько лет тому назад Купреянов—страстно левый художник и «производственник». Тут Куприянов сменяет индивидуальную мастерскую на многолюдную типографию, поиски «новой картины»—на эстетику шрифта и набора; недавние вожделения быть «повешенным» в музее— на искреннюю готовность раствориться в едином типографском произведении; воспроизведение жизни—что гармонические «откровения» фактуры печатного листа.
Но разве может подлинный художник изобразительного искусства долго существовать не изображая! Ведь в чем, если не в этом типическом «повторении» мира, его специфическое отличие и основное
призвание! Художник рисует запоем Много, очень напряженно, остро. Изображает условно, но непо