Вот теперь — другой вопрос, как он это сделал? Сохранил ли он Островского?
Очевидно, задачей режиссера Н. Волконского было — взять «Доходное место» под углом социаль
ной иронии и в соответствующих тонах внешнего оформления. Но этому прежде всего воспротивился декоратор Новинский (автор установки к «Ту
рандот» в студии им. Вахтангова). Он попросту увлекся некоей ретроспекцией, возможностью сти
лизовать старину. И отнесся к этому вполне автономно, точно выставлял свои работы на вы
ставке покойного «Мир искусства». Без капли иронии, со всем «мирискусническим» стилизаторским импрессионизмом и со свойственной Новин
скому слащавостью. Хорошо ли это или плохо безотносительно? Так оценивать не будем, так оценивать «декорацию» нельзя. Она должна «играть». Играла ли она? Нет. И даже наоборот.
Не душила ли сцены у Вишневских эта монументальность какого-то дворцового empire’a, хо
лодная, оперно-масштабная. Определенно душила. Не выпирал ли в трактире сценическое действие огромный, надуманный золотой орган, гораздо скорее напоминавший Кельнский собор, чем трак
тирную машину? Не напоминала ли мансарда Жадова скорее какой-то вокзальный вестибюль и играла ли она в плане обрамлявших ее слов? На
поминала ли комната у Кукушкиной грошевую жизнь «небольших деревянных домишек с пали
садниками», за ставнями которых зреют драмы «доходных мест»?
Нельзя так холодно и бесстрастно увлекаться орнаментикой стиля, забывая и о его социальной установке и о динамических заданиях сцены. И если это безотносительно, в плане некоей вы
ставки, и не плохо, то относительно «Доходного места» — ни в какую, впустую.
Ну, неужели Кукушкина, гоняющаяся за женихами, за доходными местами, перебивающаяся на медные гроши, — неужели она могла жить в этой комнате, напоминающей барскую усадьбу,
какое-нибудь мелкопоместное «дворянское гнездо»? Помните в «Пучине» Анну Устиновну: «во-пер
вых, за квартиру не заплачено за два месяца,
во-вторых, чаю, сахару и свеч сальных хоть на месяц запасти, в - третьих, купить недорогой ди
ванчик, в-четвертых, в лавочку пятнадцать рублей шестьдесят одну копейку — очень лавочник при
стает». Вот как живут Кукушкины. Жизнь «желтенькая» — герань, дешевая олеография, неуклюжая покосившаяся и старающаяся соблюсти некий пя
таковый фасон благопристойности мебель. Вот их быт.
У режиссера в этом акте была хорошая мысль— сквозь ироническую щелку глаза спросить: ну, а Кукушкина, расставляющая сети женихам и в конце концов под видом «приличной партии», продаю
щая дочерей, и весь этот институт «продажи в брак», и ориентации на доходное место взы
скующих мужа голубиц, чем это отличается от хорошенького «домика» терпимости, и чем отли
чается Кукушкина от «мамаши» из оного «дома»? Прекрасный мотив. Его и надо было осуществить в масштабах и ритмах «желтенькой» жизни. Но художник записал идею режиссера, а сделал по
своему — распластал хоть и мещанский, но большой, богатый, вычурный «салон», убивший социальную
атмосферу не только действия, но и пьесы. И пришлось во всю отдуваться талантливой и яркой Кукушкиной-Массалитиновой, единолично доносив
шей замысел режиссера до публики и давшей со всей сочностью такую «мамашу».
В палатах, огромном дворце Вишневского волей-неволей пришлось и Вишневского превратить в Аракчеева (даже напяливши на него облачение последнего), а Вишневскую дать в тонах «владе
тельной герцогини». «Оба эти лица, — писал в свое время Писемский, — совершенные гробы». А тут еще и художник устроил им похороны «по первому разряду».
В третьем акте, в трактире, художник выпятил гигантски, как некий символ, орган — на всю
сцену. Пришлось символически планировать и действие, впадающее в какую-то плакатно-импрес
сионистскую леонидо-андреевщину с жутко-ры
жими купцами, надуманной группой мышинообразных, один в один, чиновников и т. п. Пусть даже так, пусть орган, пусть вокруг органа. Орган есть некий центр старинного трактира. Это не плохо задумал режиссер. Но что сделать, когда у декоратора Новинского — не трактирная «машина», а стихийное бедствие, символ в сто ло
шадиных сил... Опять-таки сам по себе этот золотой орган с вращающимися фигурами даже эфектен, но для «Доходного места» от него впору удавиться. А когда чиновники с Юсовым во главе располагаются за столь же огромным столом впереди органа, ни дать ни взять — «Тайная вечеря».
Надо кончать. Перехожу к отдельным исполнителям. Жадов. Играл его Кокон. Сам Остров
ский говорил о Жадове — «это мишура, тряхнули, все — и осыпалось». Аполлон Григорьев аттестовал его — «недалекий, но впечатлительный юноша», и на
ходил, что слезы «Доходного места» вовсе не в «тирадах» Жадова, а скорей в той «пучине», о которой говорит стряпчий Досужев, в «грустной драме жизни, жертвой которой гибнут благородные и честные стремления». Это — правильно. Вы
пирать «публицистику» Жадова — просто плохая актерская традиция. И если они фальшивы во
обще, то теперь, когда они просто уже давнымдавно умерли, не зачем их выпячивать. Надо было тут особенно, для этого в конце концов жалко
сюсюкающего чиновника, цитирующего стихи из капнистовской «Ябеды» и сотрясенного оконча
тельно «дамской шляпой» своей жены — надо было для него, для этих тирад найти тона иронии, по
казать его глупым, «недалеким», «мишурой», а не пылким шиллерианцем.
С Кузнецовым в роли Юсова режиссер, видимо, не совладал. Ведь это Кукушкина, только не в юбке, а в штанах. Почему же рядом с ней он трактован совершенно в иных топах? Ведь это не сподвижник Кукушкиной, не «сводник» в части «женихов», «взяток» и «доходных мест», а до
брейший и милейший «водевильный дядюшка» Здесь социальный фон «Доходного места» и ре
жиссерская «ирония» дают изрядную трещину. Это совершенно безответственный Юсов. И вместе с тем сделанный технически с огромным мастерством. В этом-то и секрет — талантливый Кузне
цов окончательно подмял Юсова под себя и тем самым подменил его. Но как ни подкупает Кузне