Октябрь и литература

Умер Андрей Соболь, интересный и тонкий мастер художественного слова с большой литера
турной культурой. А для широкого читателя его смерть прошла незамеченной. Несколько раньше трагично и жалко покончил с собой Сергей Есе
нин, один из крупнейших поэтов. Некоторые из критиков склонны даже считать Есенина нацио
нальным поэтом. Есенин оставил свою школу. Есенин на устах вузовской молодежи, он — боль
шая линия в литературном молодняке, а широкий читатель также равнодушен к его смерти. Неверов и Фурманов были несравненно меньшими та
лантами, чем Есенин, может быть и меньше, чем А. Соболь. Но и при жизни их и после смерти шкала их читаемости продолжает указывать на постоянный и любовный интерес к этим писателям.
Очевидно, поток художественной литературы, заливающей наш книжный рынок уже пять лет, не владеет стихийно читателем, несмотря на то, что последний сидел долгое время на трескучем лирико-космическом пайке пролеткультовской и имажинистской поэзии. Читатель мало прислушивается к литературным спорам и рекомендациям толстых журналов; он спокойно приби
рается к книге и отбирает то, что ему нужно. А
отбор этот иллюстрирует отношение к четырем покойным писателям, как желание иметь в книге художественно отображенную жизненную правду.
Я думаю, что это желание читателя законно. Ведь нынешний читатель не обыватель, но сонный

Верности порука

Гляжу, не отрывая глаз,
И знаю, ночью будут сниться: Незабываемые лица
И твой бесхитростный рассказ... И живо память нарисует,
Как добросовестный художник, - Повествованье дней острожных И быль работницы простую. Подруга кроткая, сестра
Перегорелый шлак имен,— На раздорожьях заклеймен Печатью темного вчера.
Есть обращенье горячей.
И есть названье полновесней — От зноя доменных нечей
И от Октябрьской песни песней... Товарищ - верности порука, Порука жизни — человек,
То за поруганных за всех
Награда сыновьям и внукам.
ИЛЬЯ САДОФЬЕВ.
Окуловский мещанин и не эстетствующий интеллигент, он — гражданин социалистической страны. Он даже требует от писателя меньше, чем давали классики. Он не спрашивает учительства — как жить и работать. Он только хочет бодрого полно
кровного рассказа о своей борьбе, о строительстве, о новом человеке, о том, что еще осталось для вы
метания и уничтожения. Эти требования легко укладываются в рамки революционно-реалистиче
ской литературы и отнюдь не ведут к снижению эстетических норм. Наоборот, они заставляют писателя возвращаться к непревзойденным образцам письма Толстого и Горького.
Законно и с нашей стороны в важнейшую для рабочего класса юбилейную дату с этой течки зрения поставить плюсы и минусы нашей литературе.
С плюсом идет в десятый октябрьский год пролетарская литература.
Очень скупой А. Фадеев дал на мой взгляд лучшее за девять лет произведение в повести «Раз
гром». Надо быть абсолютно оторванным от жизни «жицом», чтобы увидеть в этой великолепной галлерее людей только локальную партизанскую повесть. Фадееву удалось с толстовской простотой дать три линии человека-гражданина. Вдумчивый Ю. Либединский в «Комиссарах» показал глубинные процессы оформления партийного сознания на большом переломе от военного коммунизма к нэпу. У Либединского нет четкой силы фадеевского языка, но вместе с автором «Разгрома» он про
должает оставаться писателем, полностью слитным с «жизненной правдой» нашего класса. Незабываемым апофеозом закончившегося восстанови
тельного периода останется «Цемент». Федору Гладкову могут быть поставлены в упрек язык и форма в целом. Неотделимые от содержания в завершенном произведении, они, конечно, снижают впечатление от романа. Но какой дру
гой писатель дерзнул организовать гигантский материал о заводе, о новой женщине, о партии, о язвах бюрократизма, о выродившейся интеллиген
ции в одно полотно? А Ф. Гладков не только дерзнул, но и создал волнующую книгу. За этой книгой должна быть поставлена «Доменная печь
яркого, идущего своим путем Н. Ляшко. Повести Г. Никифорова, Л. Грабаря, М. Карпова, И. Ни
китина и других авторов растущей пролетарской литературы при многих формальных недостках тоже плюс нашей литературы. Минус — такие произведения, как «Трактор» Тверяка. Бедность художественного чутья привела автора к ряду скучных фотографий, банальным газетным положениям и сверхнаивному, граничащему с обы
вательской пошлостью трехсвадебному концу. Задача художника-реалиста не в том, чтобы записать жизненные положения. Надо уметь их преобразить и воссоздать живых людей. Роман Тверяку, который другими небольшими произведе
ниями продолжает входить в актив литературы, определенно не удался. Урок для писателей, увлекающихся бытовизмом и благополучными хрониками.