Наши театры с птичьего полета

В порядке дискуссии.

Выть может, нынче следует говорить: не с „птичьего полета , а с „высоты аэроплана . Аэроплан и стремительнее, и правдоподобнее. Но стиль моей темы, вы
держанность стиля, требует именно архаического птичьего полета.
Ландшафт изумительный: пятна полуразрушенных театральных идей и школ. Лишь кое-где свежие, на
скоро дранкой перекрытые театральные шатры. Под шатрами — пестрые „привалы комедиантов .
Веселых привалов очень мало. Окаменелые комедианты старого времени недостаточно смелы, чтобы веселиться в пору революции. Грубоватое веселье Мейер
хольдовского шатра, пожалуй, наиболее раскатисто. Мейерхольдовцы молоды, жадны, порывисты. И пьяны.
Да, пьяны современностью. И вино пьют они не из картонных кубков и не из стаканов поддельного баккара, а прилипают устами непосредственно к поверх
ности рек, озер и даже луж. Не боятся замочить штаны на коленках, окунуть лохматые головы в воду, хлебнуть ненароком соленой влаги морской. Рядом Таировский... ах, не шалаш! Здесь соломенный тюфяк театрального эпигонства, брошенный среди романтических юбилейных руин и прикрытый изысканной персидской шалью, при
обретенной на транзитной дороге Западно-Восточных
караванов эстетики, — в Дрездене ила Вене. Здесь тоже гутируют воду современности, но пропускают ее через фильтр и ароматизируют лепешками из аптечки театраль
ного сноба. Но далее, далее — наш полет. Ж. Занд говорила, кажется, о Риме, что, чем хуже в переулке пахнет, тем ближе какая-нибудь замечательная древность. Какой аромат! Смесь дыхания вечности, пачули и тлена. А, это наши театральные храмы! Здесь не играют, здесь священнодействуют. МХАТ — подпертый янусообразными кариатидами Станиславским и Данченко. МХАТ 2 еще более храмистый, в стиле Андрея Белого —
Штейнера с лжеантропософическим протодьяконом, но талантливейшим актером Чеховым на коньке. Малый и Александринка, над которыми не только аэроплану, но живой птице пролететь тошно, которых никакая кариатида, даже ростом со Станиславского, не удержит.
Ах выше, выше, над лесами и полями к театрам просторной Украины! Смесь гопака, мельничной идиллии и старой Александринки, смесь, приправленная гоме
опатическими дозами конструктивизма. В Киеве вам снится Харьков, в Харькове снится Киев. Современность воспринята, как анекдот; конструктивизм — как архитек
турный завиток или фокус; художественная наивность достигает почти одесских пределов. Лишь кое-где в Союзе делаются попытки пробить закоренелый консер
ватизм зрителя и не менее закоренелую неподвижность актера. Так, Марджанов в Тифлисе в два года по новому перестроил драму и освежил (слегка) оперу. Пессимист в Баку делает определенно культурное дело. Красный театр в Ленинграде с талантливым Терентьевым испробовал, срываясь на высоких нотах, голос.
Однако, нужного нам театрального дела у нас во всесоюзном масштабе нет. Мы можем без единой поправки процитировать наивного историка французского театра Шаппюзо, который называл актерские труппы совершенно изолированными шайками
с „противоречивыми интересами и „полной невозможностью единения . Я вовсе не хочу сказать, что про
тив этих „шаек должна быть выдвинута военная централизация и дисциплина. Но организация должна быть создана - театральное дело, как организм, по ко
торому бежит и венозная, и алая артериальная кровь, который живет и дышит, а не судорожно поддергивается от рыхлых профессиональных и реперткомных пуповин, которые в настоящем своем виде никого не держат, но всех спутывают.
Если нет театрального тела, театрального организма, то нет ни репертуара, ни критики, ни глубокого пласта созидателей-режиссеров. Собственно
говоря, и актеров меньше, чем могло бы быть. Этого не видно с первого взгляда, но это так.
Начнем с репертуара. Что дал нам прошлый год, чего ждать от настоящего? „Мандат Эрдмана и „Учитель Бубус Файко, — первая пьеса сильнее, вторая сла
бее — еще как-то похожи на „репертуар . В них есть освобождающий смех. Она органически связаны с эпохой,
хотя авторы их учуяли только одну из сторон эпохи — разложение старого. Они остроумны. И от текста пьес, и от того, что сделал с ними Мейерхольд, есть ходы вперед, вы не чувствуете себя в тупике в этих пьесах. Но вот — „Блоха Евг. Замятина во втором МХАТ‘е. Очаровательный тупичок. Театр на уклоне к кабарету „Синей Птицы — с единственной перспективой повто
рений и самоподражаний. В том же театре — „Гамлет . Критика всех толков [*)] хвалила его. Правда, Чехов в нем красиво умирает. Правда, на сцене достигается напряжение, которое является одной из основ театраль
ного действа. Но ведь „Гамлет и Чехов в Гамлете — это тоже не ход вперед, а глубокая и удачная рекон
струкция эмоций и идей эпохи символизма. Если бы Блоку, живому и острому Александру Блоку, показать сегодня чеховского Гамлета, он бы сказал: — „хорошо, но бесцельно . Но поскольку все мы очень мало изба
лованы хорошим театром, этого никто не хочет видеть, и зрители наслаждаются глубиной чеховской реконструкции.
То, что второй МХАТ сделал с постановкой чеховского „Гамлета , то первый МХАТ повторил в „Горе от ума . Археология — прекрасная вещь, так же, как и орнитология, и другие науки. Но на своем месте. Когда то „Горе от ума было огромным достижением. Вплоть до мебели и расстановки ее по сцене. Сейчас археологические воспроизведения собственных постановок с яростными закулисными воспоминаниями, как „Влади
мир Иванович мотивировал 20 лет тому назад вот эту пепельницу или вон тот стул — это вопль о собственном бессилии.
От „Горя от ума — к „Пугачевщине . „Пугачевщина — в корне недоделанный спектакль. И доделать его Немирович-Данченко не в силах ибо он молодые дарования театра, жаждущие работы, приносит в жертву археологии своих трактовок, т. е. уже не вещам, расставлен
[*)] Это не совсем так. Спектакль „подняли на вилы московские театральные рабкоры. Из отдельных критиков — резко отрицательно отнесся к чеховскому „Гамлету тов. Садко,—Ред.