Театральные портреты

Е. M. Грановская.

„Пассаж“ всегда был театром буржуазии, театром для мещанства. Репертуар его, составленный из пустых, переводных „светских“ пьес, определялся вкусами дореволюционной буржуазии.
Но если в годы нэп‘а театр этот мог расцвесть вновь, найдя опять старых и новых поклонников, если в годы появления ублюдков новой буржуазии репер
туару этого театра находилось хоть какое-то социоло
гическое объяснение, то чем же объяснить существование „Пассажа“ в годы ожесточенной гражданской войны и революции во всех областях старой идеологии, в годы,
когда фанатикам фрака и жантильничания французских героев было не до театра? А театр существовал и давал спектакли не перед пустым зрительным залом.
Объяснение имеется—Грановская.
Грановская — актриса, без которой Сабуровский „Пассаж“, конечно, никакого значения не имел.
Грановская — актриса, игравшая в пьесах, в большинстве своем грошовых, никчемных,—создала любовь к себе исключительно своим дарованием.
Может быть, никто из актрис, игравших на нашей сцене после революции, не имел так мало общего с последней, как Грановская.
Несложная схема: „он“, „она“ и муж, на которой построено большинство переводных адюльтерных пьес, в которых играет Грановская,— определяет, конечно, и идеологическую их ценность.
И вот—круг проблем, замкнутых, с одной стороны, „изменой“ мужа, с другой—„изменой“ собственной. Долго ли дойти до того, чтобы играть уже повторяя себя!
Грановская избегает этой опасности. И избегает неведомыми для зрителя путями, с трудом анализируемыми. Трудно это, вероятно, и ей.
Грановская—не актриса той, уже забываемой ныне, плеяды русских Кинов, игравших „нутром“,—поколения актеров и актрис на одну роль.
Глядя на Грановскую в новой роли думается: „Вот материал для исследователя психологии творчества. Как же Грановская работает над ролью? Какими способами достигает Грановская расчленения совершенно ясной в логическом своом построении фразы на такие части, что при произиесеиии этой фразы в таком делении последняя приобретает новое значение, совершенно необычный оттенок?“
Кажется, Юренева заметила, что Грановская часто сама намечает нацию для той или иной женской роли, исполняемой ею. И, играя, в совершенстве акцентирует, создает женщину-польку, женщину-итальянку и т. д.
Это — только один из способов, которыми Грановская расцвечивает, обособляет свои роли. В этом — большая культурность актрисы, в этом—ум. Грановская прежде всего (может быть, прежде даже, чем талантлива)—умная актриса.
В Грановской отсутствует нарочитость и выпирающая „личность“ (а какая рядовая актриса удержится от этого!), намекающая на собственную значительность. И вот это-то в игре Грановской и подкупает. Эта простота— умный отказ от себя, в конечном счете заставляющий помнить и думать именно о Грановской.
И пусть все эти „Бродяжки“, „Неясности“ и „Шалые бабенки“ нелепы, бессодержательны и говорят только сердцам совбарышен и нэпманских супруг, растливших свое воображение представлением о „высшей жизни“, представлением, созданным по дрянным кино-фильмам и романам,— а все же Грановская дает нам в этих пьесах характеры и дает их талантливо и умно.
Какую-нибудь специфически женскую черту характера, такую знакомую, но до изображения которой не додумается почти никто из товарок Грановской по сцене, потому что этого не предусмотрел автор — ремаркой, режиссер—указанием,—Грановская подает вам так легко и естественно, что вряд ли найдутся сомневающиеся в органической необходимости такой, и именно такой, трактовки роли. Пусть это звучит странно: Грановская может играть только женщин. Женщин пьес, где основ
ной стержень, вокруг которого вьется интрига,—любовь. Женщин, думающих исключительно о любви и только в нее и через нее развивающих свой быт.
Кто виноват в том, что для Грановской не написано пьес, трактующих, о любви и одновременно созвучных нашим дням!
Сарра Бернар играла Гамлета. Я не думаю, что Грановская не сумела бы сыграть и печального дат
ского принца. Она это сделала бы, вероятно, но хуже большинства исполнителей этой роли. Но я не пошел бы на этот спектакль даже из любопытства.
Кстати, о Бернар. В Грановской нет характерных черт русской актрисы. Грановская, как и Бернар, интернациональна.
Можете ли вы отделаться от сознания, что перед вами—русская, когда вы смотрите в пьесе из англий
ской жизни лучших наших актрис? При игре Грановской это сознание отсутствует. В этом смысле Гранов
ская имеет европейскую культуру. Европейскую марку.
Эго—мастер, обдумывающий каждое свое творение, каждую роль до мельчайших деталей, но не для того, чтобы мумифицировать их в недвижной, назойливо-рез
кой маске, а для того, чтобы в легкой, творческой игре за время всего спекгакля заставить нас верить в жизненность героинь пьес.
Если итти по пути злободневных аналогий, Грановская—Ласкер сцены. Умный, осторожный и, когда есть уверенность,—а у Грановской она есть всегда,— смелый игрок.
Я могу представить себе любую из современных актрис играющей на „левых“, „конструктивных“ сценах. Любая из них приспособилась бы к инсценировке и играла бы в ней так, кнк играют у Мейерхольда в „Д. К. Дальше. Бабанова—актриса на первых ролях у Мейер
хольда—в „Мандате“, в последнем действии, играет гостью, Захава—лакея. Эго—очень хорошо. Это имеет колоссальное воспитательное виутритеатральное значение. Это, в каком-то высше-театральном смысле, демократично.
Грановскую не следовало бы пускать играть в инсценировке. Это было бы ошибкой, как ошибкой было
бы Шаляпина—в годы гражданской войны—направить в руководители хорового кружка.
Пусть уж лучше так. Грановская—актриса другого
плана. Ей нужно играть в пьесах, где нет массы, а есть два-три персонажа, из которых она —главный. Ее появление в первом действии должно быть подготовлено