(Из запиской книжки).
С тех пор, как я стал жить сознательной жизнью, я не переставал глубоко интересоваться всем тем, что делалось людьми ради освобождения от гнета самодер
жавного строя. О рабочем движении я имел представление лишь по скудным сведениям из нелегальной лите
ратуры и, как все интеллигенты моего времени, я этому движению не придавал решающего значения. Событие 9-го января, свидетелем которого я был, совершило пе
реворот в моем понимании исторической роли трудящихся масс. То, что я видел и переживал в этот исторический день, я тогда же записал.
напряженное. Иногда до ушей долетает глухой гул, и мы все тревожно ждем
В 11 1/2 час. прискакали два вестовых; они докладывают офицеру, а он вскакивает на лошадь, дает знак. Раздается тревожный сигнал трубача.
„Это в атаку — говорит кто-то возле меня, и я чувствую, что дрожь пробегает по моему телу.
Крикнул офицер и множество солнечных лучей рассыпалось во все стороны от блестящих шашек, вынутых из ножен. Скомандовал и пехотный полковник, и перед
няя шеренга финляндцев, став на колено, моментально направила дула ружей в ту сторону, откуда прискакали вестовые.
Сердце у меня забилось, я вскакиваю на высокий подоконник, открываю форточку и гляжу в ту сторону, откуда ожидаются рабочие. Но они тут же и так близко, на расстоянии 6—7 саженей. Толпа — огромная: муж
чины, женщины — все рабочие, но есть и студенты. Вижу, из толпы выделяются несколько рабочих: они снимают
шапки и, махая платками, о чем-то говорят, обращаясь к уланам.
Утром, в десятом часу, идя по набережной, по направлению к 7-й линии, я увидел, что по обеим сторонам Николаевского моста стоят солдаты Финляндского полка; их ружья составлены в козлы, сами они от хо
лода бегают, играют, ловя друг друга. Через мост ни
кого не пускают. В стороне я увидел повозку красного креста.
„Стрелять будут — говорит знакомый газетчик, как бы в ответ на мое изумление; „везде в домах припрятаны войска —добавляет он, и мне жутко стало.
Я направляюсь в Академию Художеств. Вход с 4-й линии закрыт; стоит рота финляндцев и эскадрон ула
нов. Меня последнего пропускают. „Поторопитесь — говорит академический сторож — „сейчас запираем, ве
лено никого не пущать и не выпущать — скоро рабочие придут , — добавил он тихим, заискивающим голосом.
По темным, пустым коридорам поднимаюсь во второй этаж, вхожу в открытую аудиторию и становлюсь у окна, расположенного над тем местом, где стоят уланы; слева видны мост и солдаты, а по другую сто
рону — часть пятой линии до Академического переулка, Ко мне присоединяются художники В. В. Матэ и В. А. Серов, перешедшие ко мне из другой аудитории. При
шел инспектор классов Белькович, разговорились о том, что слышали по поводу ожидаемых событий.
„Вот эти уланы, вчера вечером, стояли у нас на дворе , — говорит Белькович; „ученики объявили, что не будут работать, если уланы но уйдут; я зашел к офи
церам, находившимся в квартире Репина, сообщил им о волнении, которое вызвало среди учеников их присутствие в Академии .
„С удовольствием уйдем, если пристав укажет нам другое место для ночевки . Пристав, к которому я обратился, отказался вывести уланов, говоря, что он, будто, их поместил по приказанию градоначальника и вице-президента Академии И. Толстого (выяснилось по
том, что распоряжение о впуске уланов сделал секретарь Академии Лобойков). По настоянию Толстого уланы ушли, и ученики успокоились.
Серов стал зачерчивать в своем альбоме части улицы, где стояли уланы. На улице было тихо—точио все вы
мерло, Лавки закрыты, закрыты и ворота, у которых чинно стоят дворники. Солнце ярко светит, а настроение
„Смирно! — закричал высокий уланский офицер „Наступать! — произнес он диким голосом. Вихрем бро
сились уланы и понеслись... Толпа подалась в сторону, пропустив уланов, которые понеслись по направлению к Большому проспекту. Но одни взвод уланов остался. Он теснит толпу, все наступая на передние ряды рабочих,
которые, став на тротуар 5-й линии, стараются, держась стены, пройти боком.
Вот они продвинулись; я их хорошо вижу; они — перед моим окном. Рабочий, немолодой, плешивый, ближе всех стоит; он машет шапкою и что-то говорит улану. Другой, высокий, худой, старается протискаться вдоль стены, но лошадь его придавила.
„Товарищи, не бейте! — раздаются голоса среди рабочих. „Братцы, не стреляйте! — кричат женщины, размахивая платками. „Мы мирно пойдем! Но убивайте, ведь мы — ваши же! Слушайте, товарищи! И я делаю над собою усилие, чтобы не закричать с ними.
На минуту все затихло. Показалось мне, что уланы, замешались; может быть колеблются? А что, если... Ведь они — люди. Кровь бросилась мне в голову. Я еле держусь на ногах.
„Но смейте! Ни шагу! — заорал неистовым голосом тучный пристав, стоявший но другой стороне тротуара. „Всех перебьем, если двинетесь с места! — „Но уби
вайте, товарищи! — еще громче закричали рабочие. „Мы мирно!“
Выскочил опять офицер, поскакал перед взводом, как собака перед стадом. „Бей! — крикнул он хриплым
голосом. Лошади наступают на рабочих, все смешалось. Я вижу как шашки ударяют. Один улан особенно обра
щает на себя внимание; его шашка действует по одному месту — то поднимаясь, то опускаясь.
Не могу! Машинально я отскакиваю от окна, надаю на товарищей Серова и Матэ, которые стоят бледные, как смерть. Но меня опять тянет к окну, опять гляжу в форточку. Влево финляндцы все еще стоят в том же
* * *
С тех пор, как я стал жить сознательной жизнью, я не переставал глубоко интересоваться всем тем, что делалось людьми ради освобождения от гнета самодер
жавного строя. О рабочем движении я имел представление лишь по скудным сведениям из нелегальной лите
ратуры и, как все интеллигенты моего времени, я этому движению не придавал решающего значения. Событие 9-го января, свидетелем которого я был, совершило пе
реворот в моем понимании исторической роли трудящихся масс. То, что я видел и переживал в этот исторический день, я тогда же записал.
напряженное. Иногда до ушей долетает глухой гул, и мы все тревожно ждем
В 11 1/2 час. прискакали два вестовых; они докладывают офицеру, а он вскакивает на лошадь, дает знак. Раздается тревожный сигнал трубача.
„Это в атаку — говорит кто-то возле меня, и я чувствую, что дрожь пробегает по моему телу.
Крикнул офицер и множество солнечных лучей рассыпалось во все стороны от блестящих шашек, вынутых из ножен. Скомандовал и пехотный полковник, и перед
няя шеренга финляндцев, став на колено, моментально направила дула ружей в ту сторону, откуда прискакали вестовые.
Сердце у меня забилось, я вскакиваю на высокий подоконник, открываю форточку и гляжу в ту сторону, откуда ожидаются рабочие. Но они тут же и так близко, на расстоянии 6—7 саженей. Толпа — огромная: муж
чины, женщины — все рабочие, но есть и студенты. Вижу, из толпы выделяются несколько рабочих: они снимают
шапки и, махая платками, о чем-то говорят, обращаясь к уланам.
Утром, в десятом часу, идя по набережной, по направлению к 7-й линии, я увидел, что по обеим сторонам Николаевского моста стоят солдаты Финляндского полка; их ружья составлены в козлы, сами они от хо
лода бегают, играют, ловя друг друга. Через мост ни
кого не пускают. В стороне я увидел повозку красного креста.
„Стрелять будут — говорит знакомый газетчик, как бы в ответ на мое изумление; „везде в домах припрятаны войска —добавляет он, и мне жутко стало.
Я направляюсь в Академию Художеств. Вход с 4-й линии закрыт; стоит рота финляндцев и эскадрон ула
нов. Меня последнего пропускают. „Поторопитесь — говорит академический сторож — „сейчас запираем, ве
лено никого не пущать и не выпущать — скоро рабочие придут , — добавил он тихим, заискивающим голосом.
По темным, пустым коридорам поднимаюсь во второй этаж, вхожу в открытую аудиторию и становлюсь у окна, расположенного над тем местом, где стоят уланы; слева видны мост и солдаты, а по другую сто
рону — часть пятой линии до Академического переулка, Ко мне присоединяются художники В. В. Матэ и В. А. Серов, перешедшие ко мне из другой аудитории. При
шел инспектор классов Белькович, разговорились о том, что слышали по поводу ожидаемых событий.
„Вот эти уланы, вчера вечером, стояли у нас на дворе , — говорит Белькович; „ученики объявили, что не будут работать, если уланы но уйдут; я зашел к офи
церам, находившимся в квартире Репина, сообщил им о волнении, которое вызвало среди учеников их присутствие в Академии .
„С удовольствием уйдем, если пристав укажет нам другое место для ночевки . Пристав, к которому я обратился, отказался вывести уланов, говоря, что он, будто, их поместил по приказанию градоначальника и вице-президента Академии И. Толстого (выяснилось по
том, что распоряжение о впуске уланов сделал секретарь Академии Лобойков). По настоянию Толстого уланы ушли, и ученики успокоились.
Серов стал зачерчивать в своем альбоме части улицы, где стояли уланы. На улице было тихо—точио все вы
мерло, Лавки закрыты, закрыты и ворота, у которых чинно стоят дворники. Солнце ярко светит, а настроение
„Смирно! — закричал высокий уланский офицер „Наступать! — произнес он диким голосом. Вихрем бро
сились уланы и понеслись... Толпа подалась в сторону, пропустив уланов, которые понеслись по направлению к Большому проспекту. Но одни взвод уланов остался. Он теснит толпу, все наступая на передние ряды рабочих,
которые, став на тротуар 5-й линии, стараются, держась стены, пройти боком.
Вот они продвинулись; я их хорошо вижу; они — перед моим окном. Рабочий, немолодой, плешивый, ближе всех стоит; он машет шапкою и что-то говорит улану. Другой, высокий, худой, старается протискаться вдоль стены, но лошадь его придавила.
„Товарищи, не бейте! — раздаются голоса среди рабочих. „Братцы, не стреляйте! — кричат женщины, размахивая платками. „Мы мирно пойдем! Но убивайте, ведь мы — ваши же! Слушайте, товарищи! И я делаю над собою усилие, чтобы не закричать с ними.
На минуту все затихло. Показалось мне, что уланы, замешались; может быть колеблются? А что, если... Ведь они — люди. Кровь бросилась мне в голову. Я еле держусь на ногах.
„Но смейте! Ни шагу! — заорал неистовым голосом тучный пристав, стоявший но другой стороне тротуара. „Всех перебьем, если двинетесь с места! — „Но уби
вайте, товарищи! — еще громче закричали рабочие. „Мы мирно!“
Выскочил опять офицер, поскакал перед взводом, как собака перед стадом. „Бей! — крикнул он хриплым
голосом. Лошади наступают на рабочих, все смешалось. Я вижу как шашки ударяют. Один улан особенно обра
щает на себя внимание; его шашка действует по одному месту — то поднимаясь, то опускаясь.
Не могу! Машинально я отскакиваю от окна, надаю на товарищей Серова и Матэ, которые стоят бледные, как смерть. Но меня опять тянет к окну, опять гляжу в форточку. Влево финляндцы все еще стоят в том же
* * *