Лицом к рабочему!

(О путях нашей эстрады).
Только тот наших дней не мельче Только тот на нашем пути,
Кто умеет за каждой мелочью Революцию мировую найти!
Кто о женщине, кто о тряпке,
Кто о песнях прошедших дней, Кто о чем... а я о шапке...
(Безыменский. „О шапке“).
Наша театральная жизнь выдвигает еще один важный вопрос—вопрос об эстраде. Ему мы и посвящаем нашу статью. Но раньше, чем приступить непосредственно к теме, разрешите маленькое отступление.
Необходимо отметить, что искусство в СССР в последние годы всо же сделало шаг вперед. Мы не будем говорить о скульптуре, живописи, литературе. Это не входит в нашу задачу. Мы здесь говорим только об
искусстве театра, искусстве зрелищном. Попутно два слова о кино. Последний фильм „Броненосец Потемкин“ ясно показал, что кино—на советском пути. Исто
рия советского кино с „Броненосца“ собственно и начинается. Все, что до него—это подготовка, это репетиция, это, если можно так выразиться, доисторическая жизнь нашего кино. О кино—все.
Теперь о театре. Драма, опера, балет. Констатируем— движемся вперед. Медленно, ощупывая путь,
часто спотыкаясь—все же движемся. Да и скачек здесь невозможен. К настоящему пролетарскому театру мы
придем только через длинный период подготовительной работы, опытов, исканий. Навыки и традиции старого еще надолго сохранятся в новом театре. Изживаем мы их постепенно, в процессе работы. А главное то, что мы ни на минуту не забываем о необходимости пере
стройки театра. Говорим, пишем и делаем. И это важнее всего.
Но есть у нас еще один вид театрального искусства. Это—эстрада. О ней мы почти не говорим, не пишем (делаем ли что-нибудь—об этом дальше). Мы часто забываем, что эстрада свила себе прочное гнездо
в нашем театральном быту. Завоевала себе (и уже давно) прочные позиции в кино-театрах. Каждый день заставляет тысячи зрителей (а в кино их много тысяч) смотреть, слушать и воспринимать себя. Мы скажем больше: эстрада старается (и в большинстве случаев не без успеха) воспитывать зрителя. Да! да! воспиты
вать! Ибо эстрада все же театр, все же искусство. А что театр, искусство воспитывает—это до сих пор еще ни кем не опровергнутая истина. Как же воспиты
вает эстрада? Возьмем конкретный пример: после заме
чательного и, как говорит И. В. Петров, обязательного к восприятию „Потемкина“, голая (в лучшем случае полуголая) певица очень искусно, а часто и талантливо, исполнит затасканный романс со словами: „И там в ки
битке забудешь пытки далеких призрачных страстей“ или пропоет поистине возмутительный по своей идео
логии романс „Больно хлещет шелковый шнурок“. А за ней плоский юморист в еще более плоских куплетах преподнесет вам кабаретные рассуждения о женах, браке, любви и современные, навязшие в зубах, темы о советской теще (управдом), растратчиках и омоло
жении. И в качестве революционного шедевра с гордым видом пропоет песенку с куплетами: „По заветам Ильича“ на мотив—„ламца-дрицы“ (оговариваюсь—
исключения есть. Они очень редки и, как всякое исклю
чение, только подтверждают правило). Подстать указанным „жанрам“ и пресловутые, расплодившиеся до нельзя эксцентрические танцы, те же подкрашенные, прикрашенные и перелицованные фокстротты, шимми,
тот же окрещенный „танцем“ садизм и прочие садизму подобные достижения буржуазной „культуры“. И „Бро
неносец Потемкин“ остается позади, и уйдет советский зритель, напевая „ламца-дрица гоп са-са“. Это, товарищи, наша эстрада! Мы не сгущаем красок—мы „ри
суем“ с натуры. И эта эстрада воспитывает! Надеюсь, не надо объяснять, как „воспитывает“?
Ну, а дальше?
Глубоко прав был т. С. А. Воскресенский, сказавший в одной из своих речей, что нет уже теперь бур
жуазных кино, буржуазных эстрадных площадок. Рабочий
теперь всюду. Он во всех театрах, во всех кино (много помогает этому система профсоюзных билетов). Это факт. И отсюда вывод: эстрада должна стать советской. Советской не только приспособляясь к специально ра
бочим районам, рабочим клубам—а „вообще“. Это должно быть сделано во что бы то ни стало. Уничто
жить эстраду нельзя. По двум причинам. Эстрадный жанр быстро и легко воспринимается, эстрадный номер может служить приятным и полезным развлечением.
Некоторые товарищи указывали, что в комнатах отдыха рабочих клубов эстрадный жанр нужен и полезен. Там не дашь громоздких постановок. Легкий, живой, остро
умный эстрадный номер несет веселье и отдых. Значит эстрада нам нужна. Эго одна сторона дела, одна причина. Другая. Эстрадников у нас много, в Ленинграде их около 1.000 (!) человек. Они хотят работать и есть. И имеют на это право. Их не уничтожить, да они и не позволят себя уничтожить—слишком глубоко пустили они корни. Это факт.
Значит надо перестраиваться. Есть ли у эстрадни
ков желание „перестроиться“, переродиться? Как видно, есть. Примером этому служит создание производственного совещания при Горкоме эстрады на предмет изы
скания методов „перестройки“. В чем же дело? Кажись, все хорошо. Работайте! То-то и оно, что это еще не
все. Одного доброго желания мало. Так же мало, как
одного (или многих) административного приказа и инструкции на эту тему. Суть вопроса куда глубже! Возьмем эстраду в историческом аспекте. Десятки лет она обслуживала кабарэ, варьетэ, буржуазные кино. Она впитала в себя дух кабарэ. Она подчинилась требованиям своего хозяина (буржуазии) больше и полнее, не
жели какой-либо другой вид театрального искусства. Она была—ближе к хозяину: плясала на его столе, пела свои куалеты, подымая бокал благодетеля хозяина. Она стала верным его слугой. Можно ли все это впи
танное, вкоренившееся вырвать одним ударом? Нет, нельзя! Эстрада хочет это сделать, но не может. И не может потому, что она далека еще как идеологически, так и „физически“ [*)], далека от того, кто стал ее но
вым хозяином—от рабочего. Она не знает, чем он живет, чем дышит. Она не знает, чего он хочет, что его интересует. Она не видела его за работой, на за
воде, не видела его на отдыхе, не видела в клубе. И поэтому так фальшиво, так жалко звучат все потуги эстрадников создать созвучно эпохе нужный репертуар. Сидя у себя дома за столом, эстрадный автор, эстрад
ный актер не могут создать нужный рабочему репертуар. Ибо не знают, что и как нужно создавать.
[*)] Физически—в смысле быта, повседневной жизни