Люди в романе В. Бахметьева

(„Преступление Мартына Баймакова“).
Узел психологических конфликтов и событий завязан в романе вокруг Мартына Баймакова. Анкета отнесла бы коммуниста Баймакова, 22 слишком лет, по социаль
ному происхождению к рабочим из крестьян. Учраспред с удовлетворением отметил бы, что Мартын с пятнадцати лет — в революционном движении (с самого начала боль
шевик!); несмотря на молодость, был в ссылке; достаточно марксистски грамотен и в настоящем (т. е. в 20-м году) энергичный, способный работник. Но эта внешняя харак
теристика ничего в Мартыне не объясняет. Он по отцу кержак, от матери струится в нем усталая кровь аристо
кратии, „Хоть лыком сшит, да барин“,—бросил мальчику однажды раздраженный отец. Возможно, что автор не
сколько преувеличивает роль наследственности. Но это во всяком случае уравновешено указанием на социтльную среду, которая способствовала развитию в Мартыне
индивидуалистического характера. Из деревни Мартын ушел необычным путем. Предназначили его к рыбачеству, грамоте учил его кержак-начетчик, надеясь найти в нем замену. А он убежал в город учиться, но узнав, что содержит его барин—враг отца, имевший какие-то неясные отношения к матери, — школу бросил и бродяжничал по Волге, пока не осел на заводе. И вот тут порывистая натура толкнула его в революционное движение. Случай поставил Мартына в благоприятное для революционной учебы положение. Молодой и способный юноша привлек внимание партийного организатора Черноголового. Вместе с Черноголовым попал Мартын в ссылку и здесь долгими сибирскими ночами прошел марксистскую выучку.
Но чем больше оформлялось сознание Мартына, тем больше отставало подсознание, которое заставляло Мар
тына еще в детстве наперекор разуму совершать дикие поступки. Мартын, прошедший „марксову премудрость“, остался индивидуалистом. Он не сходился с людьми даже в ссылке, где стихийно тянет человека к человеку, он любил подолгу одиноко шататься в тайге. „Человек
в одиночку не сильнее, Мартын, мыльного пузыря“,— предостерегал Черноголовый. Но марксист-Мартын про себя думал, что „пришел он на землю не затем только, чтобы взять свою скромную дань от жизни. Он знал, что рано или поздно час его пробьет и все вокруг поймут, наконец, какая необычная жизнь сгорела на их глазах“. С этой верой в свою особую миссию, скрывая ее от окружающих, Мартын попал в водоворот революции. Мог ли он с его гипертрофированным самосознанием удовлетворяться работой, которую ему поручала партия? Рыскание по деревням с продотрядом, писание статей в газету,—Мартын старался все это делать хорошо и действительно делал неплохо,—казалось ему будничным и малозначительным. Он хотел, чтобы о нем узнал „если не весь мир, то по крайней мере РСФСР“. „Мартын мог горячо говорить, подкреплять себя выдержками из Маркса и Ленина, строить в боевые колонны цифры и в то же время какой-то частицей своего сознания парить над людьми, скучившимися в прокуренном зале, слушать свой рокочущий голос и глядеть сверху на весь этот зал, на людей в нем и на себя—в центре всего. И не только глядеть, но и восхищаться до слез, конечно, скрытых величием и неповторяемостью минуты“. Оттого Мартын гордо нес свое большое и сильное тело, но оттого же, как истинный мечтатель-индивидуалист, он ничего не делал для того, чтобы приблизить свой под
виг. Мартын ждал; неизбежно должно было притти к нему необычное событие.
К городу, в котором работал Мартын, подошли белые, и на спешно эвакуируемый эшелон с ценностями и семьями коммунистов Мартына назначили комендантом. Ночью поезд попал на большую, застывшую под навис
шим фронтом станцию. Людям—и Мартын не составил в этом исключения—казалось, что они ушли от опасностей. И именно поэтому неожиданные выстрелы вызвали панику. В напрасной попытке не допустить ухода паровоза и вагона с ценностями от уведенного в тупик эшелона, Баймаков, цеплявшийся за поручни вагона, чтобы
не быть убитым поляком, вскочил в вагон. Так он сам оказался в положении беглеца; осознав это и понимая, что его место—при доверенных ему женщинах и детях, он выпрыгнул на ходу и пустился к станции. Верный своему романтизму, Баймаков надеялся встретить врага и прославить себя. Но он ушиб ногу при прыжке и
только к утру едва дотащился до станции. Там было все мирно и спокойно. Незначительная группа белых была встречена ранее подоспевшими красными и легко отражена.
И вот вместо „подвига получилось смешное и жалкое положение.
Мартын знал, что губком, во главе с Черноголовым, не придаст серьезного значения его проступку. Мартын знал, что он может вновь отправиться на прежнюю работу и ему все также доверяют. Мартын знал, что спле
тни не могут убить его имя работника. Он понимал, что его „преступление“ не закрывает ему путей в партийной работе. Но было что-то в Мартыне более сильное, чем
эти простые суждения. Мартын даже не задумался над возможными последствиями своего поведения. Он помнил только то, что он, Мартын, который головой выше дру
гих, попал в нелепое положение. На глазах любившей его Кудрявцевой и старого Черноголового вдруг исчез Мартын—партийный работник и появился чужой, настой
чивый кержак, который не хотел ничего знать, кроме своей боли. Мартын не хотел ни прощения, ни порицания, ни снисхождения. Он хотел, чюбы вся партийная организация поняла его, Мартына, субъективные ощу
щения и признала: „да, он, Мартын, никак иначе не мог и не должен был поступать“.
Этого не случилось и не могло случиться. Мартын заставил партийный актив заняться в сложной прифрон
товой обстановке его делом, но оно не пошло по тому пути, который он считал единственно справедливым для себя. Болезненная психика Мартына не могла помириться с обстановкой заседания. Смешки, грубоватые реплики заставили его бежать с заседания, где он ждал тепла и ласки. Баймаков убежал с заседания, чтобы застрелиться. Глава, следующая за заседанием партийного актива, представляет сильнейшие страницы романа. Бахметьев пока
зывает глубину противоречий в индивидуалистическом характере Баймакова. Он мог застрелиться, если бы ему попался какой-либо человек и „если кинулась бы ему под ноги дворняжка или даже просто хлопнула бы гденибудь поблизости дверь... Но он стоял у глухого за
бора, уходившего далеко вперед, никто не окликнул его и не было вообще никаких признаков жизни вокруг, и он опустил руку с зажатым в ней браунингом“.
На этом месте читатель окончательно убеждается, что Баймаков принадлежит к категории лишних людей. Это так. Но это еще не конкретная характеристика. Лиш
ние люди не похожи один на другого, как лубочные мужики.
Мартын принадлежит к тому типу лишних людей, в которых внутренний конфликт не приходит к концу. Мартын не может ни покончить с собой, ни уйти от кол
лектива. Но он также не может сродниться с партией, он остается в ней индивидуалистом.
В нем есть и сила и известное внутреннее упорство. „Я не Каратаев, я давно не Каратаев! но и до электро
монтера мне далеко, очень далеко“. Он чужой человек. Он лишний человек в партии, трагически лишний из-за того только, что в нем гипертрофировано самосознание, что он не может не ставить себя в центр жизни, что он не в состоянии чувствовать себя равным среди равных.
Баймаков погиб на фронте, нелепо пожертвовав собой и десятками красноармейцев. Так последний шаг его жизни был вновь отмечен ненужным геройством, геройством постыдным и вредным. Но, может быть, этот конец—даже излишний штрих. В последней, приведенной мною сцене Баймаков уже показан достаточно ясно.
Баймаков—не исключение в наше время. Б а й м а­ ков щи н о й в больших или меньших размерах заражена целая полоса людей. Больших и малых Баймаковых, ко
торые хотят класс или маленькую его ячейку заставить признать их сверхчеловеками, не могущими быть вино
ватыми, наша действительность знает в достаточной мере. Разоблачение Баймаковых составляет большую заслугу художника. Преступление Баймакова в том, что он помещает себя в центр жизни, отвлекает партию от дела и мешает ее работе своей неприспособленной к делу индивидуалистической порывистостью.
А. ЗОНИН