«Однако моя дражайшая тетушка—дала удивительныхъ свойствъ (думалъ онъ): ей непремѣнно хочется женить меня, это ея ійее йхе, — и вотъ она употреб
ляетъ всевозможныя средства, всѣ Га» и пеГаз, чтобъ завлечь меня въ узы Гименея.... Теперь нашла какую-то Соничку Повольскую, по ея словамъ, прехорошенькую и преученую дѣвушку___Очень мнѣ нуж
но!. ..Я, сказать откровенно , терпѣть не могу этихъ, такъ-называемыхъ, ученыхъ дѣвушекъ: всѣ онѣ смахиваютъ на «.синій чулокъ», который я рѣшительно ненавижу___Впрочемъ, теперь это вошло въ моду: всю
ду кричатъ и толкуютъ о женскомъ воспитаніи, объ эманципаціи женщинъ, объ уравненіи правъ ихъ съ мужскими-----Любопытно знать, что-то онѣ сдѣлаютъ
съ этими правами!... По моему, женщина должна быть женщиной: существомъ слабымъ, нѣжнымъ — и толь
ко! Остальное до нея не должно касаться — про то знаетъ мужчина.... Да и гдѣ эти господа видали такихъ женщинъ, о которыхъ такъ усердно пописы
ваютъ? ихъ нѣтъ: это, просто, выдумка, мечта, пустая иллюзія....»
Долго еще Сержъ Лужнинъ Фантазировалъ на эту тему, пока записка тетки опять не попалась ему на
глаза и онъ не вспомнилъ, что его сЬеге іапіе проситъ его непремѣнно пріѣхать сегодня къ Новольскимъ, говоря, что его тамъ будутъ ждать, что ему тамъ бу
дутъ очень рады, въ особенности же рада будетъ сама Соиичка, которая сь нетерпѣніемъ желаетъ поскорѣй
съ нимъ познакомиться, слышавъ гакъ много о немъ хорошаго. (Тутъ, очевидно, почтенная тетушка Сержа явно солгала: Соничка, какъ увидитъ читатель, была
вовсе не изъ такихъ, чтобъ желать знакомства съ Лужнинымъ).
«Чтожь, поѣхать! думалъ Сержъ: вѣдь дома также со скуки пропадешь; сегодня же, какъ на зло, нигдѣ
нѣтъ вечера, а клубъ ужь такъ мнѣ надоѣлъ, что я, кажется, не загляну въ него еще цѣлый мѣсяцъ.... Поьду! Взгляну на этихъ туземныхъ Готтентотовъ (такъ Лужнинъ называлъ чиновниковъ города Т.), да кстати и на ученую красавицу, про которую дражайшая гаа іапіе такъ сладко говоритъ— Только за какимъ чор
томъ тетушка хотѣла прислать ко мнѣ своего глупенькаго Пьера?,,. Что я съ нимъ буду дѣлать? пріѣхать я п одинъ съумѣю
__ хотя, правду сказать, неловко какъто ѣхать въ незнакомый домъ прямо на вечеръ — ну да все равно; здѣшніе медвѣди приличій не знаютъ!»
— Жакъ! крикнулъ Лужнинъ, сбрасывая съ себя бархатный халатъ,
Въ кабинетъ ввалился Жакъ; то есть не Жакъ, а просто Яковъ — здоровенный парень, рябой и неуклюжій, въ сѣромъ Фракѣ съ гербовыми пуговицами.
Жакъ угрюмо посмотрѣлъ вокругъ, помялся около двери, какъ будто ожидая, не перемѣнитъ ли баринъ своего приказанія, и потомъ вышелъ молча.
По уходѣ Жака* Сержъ бросился въ кресла, растянулся во всю длину, самодовольно улыбнулся и принялся любоваться своими руками (которыя, дѣйствительно, были стройны, бѣлы, нѣжны и на которыхъ ногти были вычищены и закруглены съ удивительнымъ тщаніемъ).
Это самосозерцаніе, или — лучше — это созерцаніе рукъ длилось довольно долго, потому что Жакъ не являлся. Наконецъ кончилось и созерцаніе рукъ, а Жакъ все-таки не являлся.
— Жакъ! сердито крикнулъ Лужнинъ. Отвѣта не было.
— Жакъ еще громче произнесъ Лужнинъ. Молчаніе.
Сержъ позвонилъ.
Молчаніе не прерывалось.
«Вотъ оселъ!» подумалъ Лужнинъ й отворилъ дверь изъ кабинета.
— Жакъ! Жакъ! кричалъ онъ.
Эхо повторяло слегка слова Сержа, какъ будто помогая ему вызвать Жака; но Жакъ не являлся.
Выведенный изъ терпѣнія, Лужнинъ воротился въ кабинетъ, накинулъ халатъ, пробѣжалъ залу, не про
пустивъ случая взглянуть на себя въ зеркало, и грозно явился въ лакейскую, готовя тьму проклятій на грѣшную голову Жака.
Но Жака не было въ лакейской.
Идти на лѣстницу и звать Жака — Сержъ считалъ непреличнымъ; а потому, скрѣпя сердце, вернулся въ залъ, высунулъ себѣ языкъ въ зеркало, взбилъ волосы,
нѣжно провелъ рукою по бакенбардамъ, потянулъ себя за носъ, попробовалъ щеки, какъ будто желая оконча
тельно убѣдиться въ ихъ нѣжности и, найдя, что все обстоитъ благополучно, повернулся, довольный собою, и, нолькируя, побѣжалъ въ кабинетъ.
Досада исчезла,—и полное довольство собою и окружающимъ засіяло на свѣжемъ, молодомъ, недурномъ лицѣ Сержа.
Между тѣмъ на лѣстницѣ раздались тяжелые шаги; чрезъ нѣсколько минутъ Яковъ, нарѣченный Жакомъ, внесъ въ кабинетъ тазъ изъ польскаго серебра, съ такимъ же рукомойникомъ, вынулъ изъ коммода полотен
це, перевѣсилъ его черезъ руку, и сталъ передъ Лужи инымъ.
— Гдѣ ты пропадалъ до сихъ поръ? гнѣвно спросилъ Сержъ.
— Извѣстно, гдѣ.... за водой ходилъ, неохотно
отвѣчалъ Яковъ.
ляетъ всевозможныя средства, всѣ Га» и пеГаз, чтобъ завлечь меня въ узы Гименея.... Теперь нашла какую-то Соничку Повольскую, по ея словамъ, прехорошенькую и преученую дѣвушку___Очень мнѣ нуж
но!. ..Я, сказать откровенно , терпѣть не могу этихъ, такъ-называемыхъ, ученыхъ дѣвушекъ: всѣ онѣ смахиваютъ на «.синій чулокъ», который я рѣшительно ненавижу___Впрочемъ, теперь это вошло въ моду: всю
ду кричатъ и толкуютъ о женскомъ воспитаніи, объ эманципаціи женщинъ, объ уравненіи правъ ихъ съ мужскими-----Любопытно знать, что-то онѣ сдѣлаютъ
съ этими правами!... По моему, женщина должна быть женщиной: существомъ слабымъ, нѣжнымъ — и толь
ко! Остальное до нея не должно касаться — про то знаетъ мужчина.... Да и гдѣ эти господа видали такихъ женщинъ, о которыхъ такъ усердно пописы
ваютъ? ихъ нѣтъ: это, просто, выдумка, мечта, пустая иллюзія....»
Долго еще Сержъ Лужнинъ Фантазировалъ на эту тему, пока записка тетки опять не попалась ему на
глаза и онъ не вспомнилъ, что его сЬеге іапіе проситъ его непремѣнно пріѣхать сегодня къ Новольскимъ, говоря, что его тамъ будутъ ждать, что ему тамъ бу
дутъ очень рады, въ особенности же рада будетъ сама Соиичка, которая сь нетерпѣніемъ желаетъ поскорѣй
съ нимъ познакомиться, слышавъ гакъ много о немъ хорошаго. (Тутъ, очевидно, почтенная тетушка Сержа явно солгала: Соничка, какъ увидитъ читатель, была
вовсе не изъ такихъ, чтобъ желать знакомства съ Лужнинымъ).
«Чтожь, поѣхать! думалъ Сержъ: вѣдь дома также со скуки пропадешь; сегодня же, какъ на зло, нигдѣ
нѣтъ вечера, а клубъ ужь такъ мнѣ надоѣлъ, что я, кажется, не загляну въ него еще цѣлый мѣсяцъ.... Поьду! Взгляну на этихъ туземныхъ Готтентотовъ (такъ Лужнинъ называлъ чиновниковъ города Т.), да кстати и на ученую красавицу, про которую дражайшая гаа іапіе такъ сладко говоритъ— Только за какимъ чор
томъ тетушка хотѣла прислать ко мнѣ своего глупенькаго Пьера?,,. Что я съ нимъ буду дѣлать? пріѣхать я п одинъ съумѣю
__ хотя, правду сказать, неловко какъто ѣхать въ незнакомый домъ прямо на вечеръ — ну да все равно; здѣшніе медвѣди приличій не знаютъ!»
— Жакъ! крикнулъ Лужнинъ, сбрасывая съ себя бархатный халатъ,
Въ кабинетъ ввалился Жакъ; то есть не Жакъ, а просто Яковъ — здоровенный парень, рябой и неуклюжій, въ сѣромъ Фракѣ съ гербовыми пуговицами.
Жакъ угрюмо посмотрѣлъ вокругъ, помялся около двери, какъ будто ожидая, не перемѣнитъ ли баринъ своего приказанія, и потомъ вышелъ молча.
По уходѣ Жака* Сержъ бросился въ кресла, растянулся во всю длину, самодовольно улыбнулся и принялся любоваться своими руками (которыя, дѣйствительно, были стройны, бѣлы, нѣжны и на которыхъ ногти были вычищены и закруглены съ удивительнымъ тщаніемъ).
Это самосозерцаніе, или — лучше — это созерцаніе рукъ длилось довольно долго, потому что Жакъ не являлся. Наконецъ кончилось и созерцаніе рукъ, а Жакъ все-таки не являлся.
— Жакъ! сердито крикнулъ Лужнинъ. Отвѣта не было.
— Жакъ еще громче произнесъ Лужнинъ. Молчаніе.
Сержъ позвонилъ.
Молчаніе не прерывалось.
«Вотъ оселъ!» подумалъ Лужнинъ й отворилъ дверь изъ кабинета.
— Жакъ! Жакъ! кричалъ онъ.
Эхо повторяло слегка слова Сержа, какъ будто помогая ему вызвать Жака; но Жакъ не являлся.
Выведенный изъ терпѣнія, Лужнинъ воротился въ кабинетъ, накинулъ халатъ, пробѣжалъ залу, не про
пустивъ случая взглянуть на себя въ зеркало, и грозно явился въ лакейскую, готовя тьму проклятій на грѣшную голову Жака.
Но Жака не было въ лакейской.
Идти на лѣстницу и звать Жака — Сержъ считалъ непреличнымъ; а потому, скрѣпя сердце, вернулся въ залъ, высунулъ себѣ языкъ въ зеркало, взбилъ волосы,
нѣжно провелъ рукою по бакенбардамъ, потянулъ себя за носъ, попробовалъ щеки, какъ будто желая оконча
тельно убѣдиться въ ихъ нѣжности и, найдя, что все обстоитъ благополучно, повернулся, довольный собою, и, нолькируя, побѣжалъ въ кабинетъ.
Досада исчезла,—и полное довольство собою и окружающимъ засіяло на свѣжемъ, молодомъ, недурномъ лицѣ Сержа.
Между тѣмъ на лѣстницѣ раздались тяжелые шаги; чрезъ нѣсколько минутъ Яковъ, нарѣченный Жакомъ, внесъ въ кабинетъ тазъ изъ польскаго серебра, съ такимъ же рукомойникомъ, вынулъ изъ коммода полотен
це, перевѣсилъ его черезъ руку, и сталъ передъ Лужи инымъ.
— Гдѣ ты пропадалъ до сихъ поръ? гнѣвно спросилъ Сержъ.
— Извѣстно, гдѣ.... за водой ходилъ, неохотно
отвѣчалъ Яковъ.