— За водой ходилъ.... Дуракъ!... развѣ такъ долго ходятъ, ворчалъ Сержъ, намыливая лицо.
Яковъ не считалъ нужнымъ возражать на эти краткія замѣчанія и преспокойно держалъ тазъ.
Процессъ умыванія кончился. За нимъ наступилъ другой, не менѣе сложный—процессъ одѣванія. Сержъ Лужнинъ одѣвался хорошо, со вкусомъ, но за то и много времени тратилъ на свой туалетъ. Въ особен
ности не легко доставалось ему пудреніе лица. Къ
чему онъ дѣлалъ это — неизвѣстно: лицо его, бѣлое отъ природы, вовсе не нуждалось въ искусственной
бѣлизнѣ. Однако это дѣлалось постоянно, и притомъ, разъ нѣсколько въ день. И Яковъ, невольный свидѣтель барскихъ затѣй, всякій разъ съ изумленіемъ смо
трѣлъ на барина, когда тотъ, осыпавъ лицо пудрой; превращался на нѣсколько минутъ, во что-то странное, даже непріятное, отталкивающее.
«Эко шутовство!» думалъ про себя Яковъ, глядя въ это время на барина: « эко шутовство! осыпался мукой, словно мельникъ, и думаетъ, что хорошо. . . . Дураки же эти господа, прости Господи!...»
Въ передней, между тѣмъ, раздался звонокъ.
— Слышишь, звонятъ. Что на меня глаза-то уставилъ, сказалъ Сержъ, обращаясь къ Жаку, іі въ то же время поспѣшно сталъ обтирать лицо, боясь, чтобъ кто-нибудь не узналъ тайны его бѣлизны.
Яковъ лѣниво вышелъ.
Въ лакейской послышались голоса: — Дома?
— Дома-съ.
И въ кабинетъ впорхнулъ бѣлокурый гоноша, раздушенный, .увитой, во Фракѣ и въ палевыхъ перчаткахъ.
— Grand Dieu! Ты еще не готовъ! трагически воскликнулъ Пьеръ (это былъ онъ).
— А!... Здравствуй!... Еще рано, спокойно отвѣчалъ Лужнинъ.
— Comment donc рано! пропищалъ Пьеръ, доставая изъ жилета маленькіе дамскіе часы: regarde, mon ami, скоро восемь.
— Однако----- заговорилъ было юноша, но скоро успокоился и закурилъ папиросу, а Лужнинъ продолжалъ одѣваться.
— Такъ ты не во Фракѣ? съ изумленіемъ спросилъ Пьеръ, когда Яковъ растянулъ передъ Лужнинымъ новенькій, прекрасно сшитый сюртукъ.
— Да, не во Фракѣ, отвѣчалъ нехотя Лужнинъ. — Mais c est in....
— Ничего, не безпокойся, перебилъ Лужнинъ: — а знаю, что прилично. И онъ сталъ охорашиваться пе
редъ .зеркаломъ. — Ну, а готовь, сказалъ онъ, взявъ шляпу изъ рукъ Жака — ѣдемъ !
Пьеръ встрѣпенулся, поправилъ Фракъ, улыбнулся себѣ въ зеркало и, подпрыгивая, побѣжалъ за Лужнинымъ.
Черезъ четверть часа оба подъѣхали къ небольшому одноэтажному домику на Дворянской улицѣ города Т. Домъ, какъ значилось на воротахъ, принадлежалъ коллежскому ассессору Повольскому.
Кто были Повольскіе — объ этомъ послѣ; теперь позвольте сказать нѣсколько словъ о Лужнинѣ.
Охарактеризировать личносгь Лужнина и легко, и трудно. Легко—потому, что для этого достаточно на
звать его тунеядцемъ-, трудно—потому, что при этомъ необходимо расширить наше понятіе о тунеядствѣ. Тунеядцами у насъ обыкновенно называютъ бѣдня
ковъ, которые, по лѣни и неспособности, живутъ себѣ
день за день, ничего не дѣлая, даже не заботясь о своемъ насущномъ пропитаніи, живутъ на чужой счетъ, пользуясь добротою и снисходительностію другихъ людей, которые поддерживаютъ ихъ жалкую жизнь, а вмѣстѣ съ тѣмъ поддерживаютъ и ихъ лѣнь и неспо
кого рода тунеядцамъ. Онъ былъ тунеядецъ своего : рода, тунеядецъ изъ породы людей, которыхъ до сихъ поръ никто еще не называлъ тунеядцами. Лужнинъ былъ помѣщикъ, при томъ помѣщикъ съ хорошимъ состоя
ніемъ. Отца у него уже не было, матери тоже; они
недавно умерли, оставивъ ему, своему единственному сыну, шесть сотъ незаложенныхъ душъ въ одной изъ самыхъ хлѣбородныхъ губерній. Воспитаніе Лужнинъ получилъ.... какъ вамъ сказать — но мнѣнію большин
ства — хорошее, даже очень хорошее, но въ сущности былъ человѣкомъ вовсе невоспитаннымъ (если подъ воспитаніемъ понимать не то, что у насъ подъ нимъ во
обще разумѣется). Сначала Лужнинъ воспитывался дома, окруженный гувернантками, гувернерами, учите
лями. Эти господа сдѣлали съ нимъ все, что могли то есть, научили его говорить на трехъ иностранныхъ языкахъ, познакомили его съ содержаніемъ большей части наукъ — но все-таки не воспитали въ немъ — ни человѣка, ни будущаго гражданина: не развили въ немъ способности къ труду и убѣжденія въ необхо
димости трудиться. За тѣмъ Лужнинъ поступилъ въ университетъ. Здѣсь та же самая исторія. Черезъ че
тыре года онъ оставилъ университетскія стѣны съ дипломомъ дѣйствительнаго студента и кое-какими юридическими знаніями,—но все-таки не сталъ ни че
ловѣкомъ, ни гражданиномъ (въ полномъ н истинномъ значеніи этихъ словъ). По окончаніи университетскаго курса, Лужнинъ, не имѣя надобности служить изъ-за
денегъ, опредѣлился чиновникомъ особыхъ порученій, безъ жалованья, къ одному изъ провинціальныхъ гу
Яковъ не считалъ нужнымъ возражать на эти краткія замѣчанія и преспокойно держалъ тазъ.
Процессъ умыванія кончился. За нимъ наступилъ другой, не менѣе сложный—процессъ одѣванія. Сержъ Лужнинъ одѣвался хорошо, со вкусомъ, но за то и много времени тратилъ на свой туалетъ. Въ особен
ности не легко доставалось ему пудреніе лица. Къ
чему онъ дѣлалъ это — неизвѣстно: лицо его, бѣлое отъ природы, вовсе не нуждалось въ искусственной
бѣлизнѣ. Однако это дѣлалось постоянно, и притомъ, разъ нѣсколько въ день. И Яковъ, невольный свидѣтель барскихъ затѣй, всякій разъ съ изумленіемъ смо
трѣлъ на барина, когда тотъ, осыпавъ лицо пудрой; превращался на нѣсколько минутъ, во что-то странное, даже непріятное, отталкивающее.
«Эко шутовство!» думалъ про себя Яковъ, глядя въ это время на барина: « эко шутовство! осыпался мукой, словно мельникъ, и думаетъ, что хорошо. . . . Дураки же эти господа, прости Господи!...»
Въ передней, между тѣмъ, раздался звонокъ.
— Слышишь, звонятъ. Что на меня глаза-то уставилъ, сказалъ Сержъ, обращаясь къ Жаку, іі въ то же время поспѣшно сталъ обтирать лицо, боясь, чтобъ кто-нибудь не узналъ тайны его бѣлизны.
Яковъ лѣниво вышелъ.
Въ лакейской послышались голоса: — Дома?
— Дома-съ.
И въ кабинетъ впорхнулъ бѣлокурый гоноша, раздушенный, .увитой, во Фракѣ и въ палевыхъ перчаткахъ.
— Grand Dieu! Ты еще не готовъ! трагически воскликнулъ Пьеръ (это былъ онъ).
— А!... Здравствуй!... Еще рано, спокойно отвѣчалъ Лужнинъ.
— Comment donc рано! пропищалъ Пьеръ, доставая изъ жилета маленькіе дамскіе часы: regarde, mon ami, скоро восемь.
— Успѣемъ: нынче рано никто не ѣздитъ.
— Однако----- заговорилъ было юноша, но скоро успокоился и закурилъ папиросу, а Лужнинъ продолжалъ одѣваться.
— Такъ ты не во Фракѣ? съ изумленіемъ спросилъ Пьеръ, когда Яковъ растянулъ передъ Лужнинымъ новенькій, прекрасно сшитый сюртукъ.
— Да, не во Фракѣ, отвѣчалъ нехотя Лужнинъ. — Mais c est in....
— Ничего, не безпокойся, перебилъ Лужнинъ: — а знаю, что прилично. И онъ сталъ охорашиваться пе
редъ .зеркаломъ. — Ну, а готовь, сказалъ онъ, взявъ шляпу изъ рукъ Жака — ѣдемъ !
Пьеръ встрѣпенулся, поправилъ Фракъ, улыбнулся себѣ въ зеркало и, подпрыгивая, побѣжалъ за Лужнинымъ.
Черезъ четверть часа оба подъѣхали къ небольшому одноэтажному домику на Дворянской улицѣ города Т. Домъ, какъ значилось на воротахъ, принадлежалъ коллежскому ассессору Повольскому.
Кто были Повольскіе — объ этомъ послѣ; теперь позвольте сказать нѣсколько словъ о Лужнинѣ.
Охарактеризировать личносгь Лужнина и легко, и трудно. Легко—потому, что для этого достаточно на
звать его тунеядцемъ-, трудно—потому, что при этомъ необходимо расширить наше понятіе о тунеядствѣ. Тунеядцами у насъ обыкновенно называютъ бѣдня
ковъ, которые, по лѣни и неспособности, живутъ себѣ
день за день, ничего не дѣлая, даже не заботясь о своемъ насущномъ пропитаніи, живутъ на чужой счетъ, пользуясь добротою и снисходительностію другихъ людей, которые поддерживаютъ ихъ жалкую жизнь, а вмѣстѣ съ тѣмъ поддерживаютъ и ихъ лѣнь и неспо
собность къ груду. Лужнинъ принадлежалъ не къ та
кого рода тунеядцамъ. Онъ былъ тунеядецъ своего : рода, тунеядецъ изъ породы людей, которыхъ до сихъ поръ никто еще не называлъ тунеядцами. Лужнинъ былъ помѣщикъ, при томъ помѣщикъ съ хорошимъ состоя
ніемъ. Отца у него уже не было, матери тоже; они
недавно умерли, оставивъ ему, своему единственному сыну, шесть сотъ незаложенныхъ душъ въ одной изъ самыхъ хлѣбородныхъ губерній. Воспитаніе Лужнинъ получилъ.... какъ вамъ сказать — но мнѣнію большин
ства — хорошее, даже очень хорошее, но въ сущности былъ человѣкомъ вовсе невоспитаннымъ (если подъ воспитаніемъ понимать не то, что у насъ подъ нимъ во
обще разумѣется). Сначала Лужнинъ воспитывался дома, окруженный гувернантками, гувернерами, учите
лями. Эти господа сдѣлали съ нимъ все, что могли то есть, научили его говорить на трехъ иностранныхъ языкахъ, познакомили его съ содержаніемъ большей части наукъ — но все-таки не воспитали въ немъ — ни человѣка, ни будущаго гражданина: не развили въ немъ способности къ труду и убѣжденія въ необхо
димости трудиться. За тѣмъ Лужнинъ поступилъ въ университетъ. Здѣсь та же самая исторія. Черезъ че
тыре года онъ оставилъ университетскія стѣны съ дипломомъ дѣйствительнаго студента и кое-какими юридическими знаніями,—но все-таки не сталъ ни че
ловѣкомъ, ни гражданиномъ (въ полномъ н истинномъ значеніи этихъ словъ). По окончаніи университетскаго курса, Лужнинъ, не имѣя надобности служить изъ-за
денегъ, опредѣлился чиновникомъ особыхъ порученій, безъ жалованья, къ одному изъ провинціальныхъ гу