бернаторовъ. Мѣсто это приходилось ему какъ разъ но душѣ: служба видная, а дѣлать ровно ничего не
нужно. И Лужнинъ дѣйствительно ничего не дѣлалъ: тунеядство овладѣло имъ вполнѣ.... Жизнь его шла какъ-то вяло, сонно, безсмысленно, не смотря на то,
что онъ постоянно былъ въ движеніи (въ буквальномъ смыслѣ этого слова), то есть, вертѣлся всюду: на гу
ляньяхъ, балахъ, вечерахъ; но за этимъ внѣшнимъ движеніемъ у него скрывался страшный, внутренній застой: въ душѣ-то Лужнина было пусто, вяло п сонно. Онъ ничѣмъ не интересовался; ему казалось все ни
чтожнымъ, исключая его собственной личности, кото
рую, въ своемъ сознаніи, онъ возносилъ уже черезъчуръ высоко. Проведя четыре года въ столицѣ, онъ, воротившись въ провинцію, сталъ смотрѣть на всѣхъ про
винціаловъ съ высоты своего величія; въ особенности
же презиралъ онъ своихъ бѣдныхъ сослуживцевъ не изъ университета: не смотря на то, что Лужнинъ почти
ничего не вынесъ изъ университета, мысль, что онъ студентъ, что онъ былъ въ университетѣ, ставила его
въ какое-то кичливое положеніе, относительно своихъ товарищей по службѣ, не имѣвшихъ счастія получить университетское образованіе, но тѣмъ не менѣе людей порядочныхъ, честныхъ и съ благородными убѣждені
ями. ... Ему никакъ не приходило въ голову, что эти
нестуденты все-таки что нибудь дѣлаютъ, трудятся но мѣрѣ силъ своихъ и, на сколько возможно, оправдываютъ свою жизнь передъ обществомъ; а онъ—студентъ, кичащійся своимъ университетскимъ образова
ніемъ— ровно ничего не дѣлаетъ, между тѣмъ, какъ могъ бы и должеш. былъ бы дѣлать, и при томъ лучше и больше ихъ.... Жизнь Лужнина вся проходила только въ томъ, чтобъ казаться, а не Ныть. Для этого онъ и безукоризненно-модно одѣвался, для этого онъ и вы
писывалъ почти всѣ журналы (не читая ихъ), для эгого онъ и вмѣшивался во всякій разговоръ, хотя бы
предметъ его быль ему совершенно недоступенъ (и
при этомъ, разумѣется, срѣзывался часто)... Лужнинъ весь былъ помѣшанъ на внѣшности,—и его внѣшность, своею приличностью, вводила многихъ въ обманъ: всѣ считали Лужнина порядочнымъ человѣкомъ (исключая тѣхъ немногихъ людей, которые привыкли доискиваться въ человѣкѣ внутренняго содержанія и не удовлетво
рялись одного внѣшностью, какъ бы прилична ни была она)... Сознавая вс .о силу денегъ, Лужнинъ былъ твердо убѣжденъ, что онъ можетъ сдѣлать все, что бы пн захотѣлъ. И на этой мысли онъ успокоился: владѣя
такимъ могучимъ талисманомъ, какъ богатство, о чемъ же ему было хлопотать? Ему оставалось только же
лать, н объ исполненіи его желаній уже позаботились его предусмотрительные родители, оставивъ ему шесть сотъ нщзалояѵенных ь душъ.... Вѣра въ свое всемогу
щество (то есть, собственно говоря, во всемогущество денегъ), окончательно сбила его съ толку....
Когда онъ съ Пьеромъ пріѣхалъ къ Повольскимъ, тамъ уже собралось маленькое общество___ Повольскій былъ бѣдный чиновникъ, въ отставкѣ. Этого, кажется, достаточно, чтобы охарактеризовать его положеніе: кто не знаетъ, что значитъ у насъ бѣдный чи
новникъ въ отставкѣ? Это — нужда, лишенія всякаго рода, жизнь скудная, перебиванье изо-дня въ день. Чтобъ поддержать кое-какъ существованіе свое и сво
его семейства, Повольскій занимался, какъ выражался онъ, «адвокатурой», то есть, хлопоталъ по дѣламъ и за это получалъ кое-что отъ своихъ кліентовъ, потому что человѣкъ онъ былъ свое дѣло знающій, притомъ
честный, благородный, брался только за то, что могъ сдѣлать и всегда дѣлалъ хорошо, добросовѣстно. Въ городѣ Т. всѣ любили Посольскаго и всегда обраща
лись къ нему съ совѣтомъ, когда нужда приводила кого начинать дѣло въ какомъ-нибудь присутственномъ мѣстѣ. Отъ природы Повольскій былъ человѣкъ весьма добрый, прямой, откровенный, что называется—душа на
распашку. Образованія онъ былъ не далекаго, даже очень не далекаго — все его воспитаніе оканчивалось уѣзднымъ училищемъ; по за то его воспитала жизнь: много горя видѣлъ онъ на своемъ вѣку, много страда
ній перенесъ, — и они не прошли для него безслѣдно: рано взбороздили они лицо его морщинами, рано убѣ
лили его голову; но за то не сдѣлали его человѣкомъ безчестнымъ, не запятнали его совѣсти. Не смотря на страшную крайность, въ которой ему подъ-часъ при
ходилось бывать, онъ ни разу не взялъ взятка, ни разу не покривилъ душою, хотя случаевъ къ тому пред
стояли тысячи. Повольскій служилъ секретаремъ въ одномъ весьма хлѣбномъ присутственномъ мѣстѣ. Честность h прямота его, какъ весьма часто бываетъ, не нашла себѣ добросовѣстной оцѣнки. Прослуживши
лѣзъ за двадцать, онъ вышелъ въ отставку съ знакомъ безпорочной службы и со скуднымъ пансіономъ для поддержаніи семейства. Пансіона, разумѣется, не до
ставало для покрытія всѣхъ домашнихъ расходовъ, — и вотъ Повольскій занялся « адиокатуркой »,—и кое-какъ сводилъ концы съ концами: жилъ, что называется, не шатко, не валко, не на сторону. Таковъ былъ Николай Петровичъ. Почти такова же была и жена его, Марья
Васильевна. Женщина она была не далекая, но добрая, кроткая, услужливая. Образованія опа не получила ровно никакого: даже сч, трудомъ подписывала свою Фамилію. Женился на ней Повольскій по любви, въ дни еще своей молодости, когда передъ нимъ, въ его пылкомъ, юношескомъ воображеніи, еще разстилалась въ будущемъ блестящая перспектива: мѣсто совѣтника, а можетъ быть, и предсѣдателя. Но этой перспективѣ не
нужно. И Лужнинъ дѣйствительно ничего не дѣлалъ: тунеядство овладѣло имъ вполнѣ.... Жизнь его шла какъ-то вяло, сонно, безсмысленно, не смотря на то,
что онъ постоянно былъ въ движеніи (въ буквальномъ смыслѣ этого слова), то есть, вертѣлся всюду: на гу
ляньяхъ, балахъ, вечерахъ; но за этимъ внѣшнимъ движеніемъ у него скрывался страшный, внутренній застой: въ душѣ-то Лужнина было пусто, вяло п сонно. Онъ ничѣмъ не интересовался; ему казалось все ни
чтожнымъ, исключая его собственной личности, кото
рую, въ своемъ сознаніи, онъ возносилъ уже черезъчуръ высоко. Проведя четыре года въ столицѣ, онъ, воротившись въ провинцію, сталъ смотрѣть на всѣхъ про
винціаловъ съ высоты своего величія; въ особенности
же презиралъ онъ своихъ бѣдныхъ сослуживцевъ не изъ университета: не смотря на то, что Лужнинъ почти
ничего не вынесъ изъ университета, мысль, что онъ студентъ, что онъ былъ въ университетѣ, ставила его
въ какое-то кичливое положеніе, относительно своихъ товарищей по службѣ, не имѣвшихъ счастія получить университетское образованіе, но тѣмъ не менѣе людей порядочныхъ, честныхъ и съ благородными убѣждені
ями. ... Ему никакъ не приходило въ голову, что эти
нестуденты все-таки что нибудь дѣлаютъ, трудятся но мѣрѣ силъ своихъ и, на сколько возможно, оправдываютъ свою жизнь передъ обществомъ; а онъ—студентъ, кичащійся своимъ университетскимъ образова
ніемъ— ровно ничего не дѣлаетъ, между тѣмъ, какъ могъ бы и должеш. былъ бы дѣлать, и при томъ лучше и больше ихъ.... Жизнь Лужнина вся проходила только въ томъ, чтобъ казаться, а не Ныть. Для этого онъ и безукоризненно-модно одѣвался, для этого онъ и вы
писывалъ почти всѣ журналы (не читая ихъ), для эгого онъ и вмѣшивался во всякій разговоръ, хотя бы
предметъ его быль ему совершенно недоступенъ (и
при этомъ, разумѣется, срѣзывался часто)... Лужнинъ весь былъ помѣшанъ на внѣшности,—и его внѣшность, своею приличностью, вводила многихъ въ обманъ: всѣ считали Лужнина порядочнымъ человѣкомъ (исключая тѣхъ немногихъ людей, которые привыкли доискиваться въ человѣкѣ внутренняго содержанія и не удовлетво
рялись одного внѣшностью, какъ бы прилична ни была она)... Сознавая вс .о силу денегъ, Лужнинъ былъ твердо убѣжденъ, что онъ можетъ сдѣлать все, что бы пн захотѣлъ. И на этой мысли онъ успокоился: владѣя
такимъ могучимъ талисманомъ, какъ богатство, о чемъ же ему было хлопотать? Ему оставалось только же
лать, н объ исполненіи его желаній уже позаботились его предусмотрительные родители, оставивъ ему шесть сотъ нщзалояѵенных ь душъ.... Вѣра въ свое всемогу
щество (то есть, собственно говоря, во всемогущество денегъ), окончательно сбила его съ толку....
Когда онъ съ Пьеромъ пріѣхалъ къ Повольскимъ, тамъ уже собралось маленькое общество___ Повольскій былъ бѣдный чиновникъ, въ отставкѣ. Этого, кажется, достаточно, чтобы охарактеризовать его положеніе: кто не знаетъ, что значитъ у насъ бѣдный чи
новникъ въ отставкѣ? Это — нужда, лишенія всякаго рода, жизнь скудная, перебиванье изо-дня въ день. Чтобъ поддержать кое-какъ существованіе свое и сво
его семейства, Повольскій занимался, какъ выражался онъ, «адвокатурой», то есть, хлопоталъ по дѣламъ и за это получалъ кое-что отъ своихъ кліентовъ, потому что человѣкъ онъ былъ свое дѣло знающій, притомъ
честный, благородный, брался только за то, что могъ сдѣлать и всегда дѣлалъ хорошо, добросовѣстно. Въ городѣ Т. всѣ любили Посольскаго и всегда обраща
лись къ нему съ совѣтомъ, когда нужда приводила кого начинать дѣло въ какомъ-нибудь присутственномъ мѣстѣ. Отъ природы Повольскій былъ человѣкъ весьма добрый, прямой, откровенный, что называется—душа на
распашку. Образованія онъ былъ не далекаго, даже очень не далекаго — все его воспитаніе оканчивалось уѣзднымъ училищемъ; по за то его воспитала жизнь: много горя видѣлъ онъ на своемъ вѣку, много страда
ній перенесъ, — и они не прошли для него безслѣдно: рано взбороздили они лицо его морщинами, рано убѣ
лили его голову; но за то не сдѣлали его человѣкомъ безчестнымъ, не запятнали его совѣсти. Не смотря на страшную крайность, въ которой ему подъ-часъ при
ходилось бывать, онъ ни разу не взялъ взятка, ни разу не покривилъ душою, хотя случаевъ къ тому пред
стояли тысячи. Повольскій служилъ секретаремъ въ одномъ весьма хлѣбномъ присутственномъ мѣстѣ. Честность h прямота его, какъ весьма часто бываетъ, не нашла себѣ добросовѣстной оцѣнки. Прослуживши
лѣзъ за двадцать, онъ вышелъ въ отставку съ знакомъ безпорочной службы и со скуднымъ пансіономъ для поддержаніи семейства. Пансіона, разумѣется, не до
ставало для покрытія всѣхъ домашнихъ расходовъ, — и вотъ Повольскій занялся « адиокатуркой »,—и кое-какъ сводилъ концы съ концами: жилъ, что называется, не шатко, не валко, не на сторону. Таковъ былъ Николай Петровичъ. Почти такова же была и жена его, Марья
Васильевна. Женщина она была не далекая, но добрая, кроткая, услужливая. Образованія опа не получила ровно никакого: даже сч, трудомъ подписывала свою Фамилію. Женился на ней Повольскій по любви, въ дни еще своей молодости, когда передъ нимъ, въ его пылкомъ, юношескомъ воображеніи, еще разстилалась въ будущемъ блестящая перспектива: мѣсто совѣтника, а можетъ быть, и предсѣдателя. Но этой перспективѣ не