— Я, быть можетъ, ослышался? ...
— Нѣть-съ: я пріѣхалъ просить руки вашей дочери .
У старика навернулись слезы.
— Вѣдь вы знаете, что она дочь бѣднаго ходатая но дѣламъ, что у нея ничего нѣтъ? отвѣчалъ онъ.

— Мнѣ ничего и не нужно: я имѣю состояніе.

— Да благословятъ васъ Господь Богъ, Сергѣй Петровичъ! не смѣю отнимать счастья у дочери....Да и намъ, старикамъ, будетъ хорошо: не забудете насъ, а?
И онъ нѣжно обнялъ Лужнина.
-- Но вѣдь, что она скажетъ?... Безъ нея я не могу дать слова: ея судьба—ея воля....
— Если позволите, я обращусь прямо къ Софьѣ Николаевнѣ.
— И прекрасно: завтра воскресенье, она будетъ дома, мы васъ оставимъ однихъ—вы и поговорите.., Да нѣтъ, она не откажетъ вамъ — вѣдь вы не человѣкъ, а золото!
Пришла Марья Васильевна. Николай Петровичъ передалъ ей предложеніе Лужнина. Радости ея не было конца: она въ тотъ день земли подъ собой не слышала.
Поговорили еще нѣсколько минутъ, Лужнинъ уѣхалъ, получивъ приглашеніе быть завтра.
«Ну дѣло сдѣлано, — думалъ онъ, возвращаясь домой,—завтра Соничка будетъ моею-----Черезъ мѣсяцъ свадьба—а тамъ въ деревню—и дѣло съ концемъ.»
А. ііальховскій.
(Окончаніе слѣдуетъ.)

ДВА ПЛЕМЯННИКА.

PA3CКАЗЪ.
(Изъ Диккенсова журнала Household Words.)
Были сумерки. У окна уютной комнаты, въ красивомъ сельскомъ домикѣ близь Вальтона на Темзѣ, си
дѣли старикъ и дѣвушка. Старику было на видъ лѣтъ семьдесятъ, а собесѣдницѣ его едва ли минуло весемнадцать. Ея прекрасное, цвѣтущее личико, легкая, живая и стройная Фигура составляли совершенную про
тивоположность съ дряхлою наружностью сгорбленнаго старика : но въ глазахъ его и улыбкѣ было много доб
роты и какой-то веселой самоувѣренности, которую многолѣтній опытъ и печали, какъ видно, не сокрушили, хотя нѣсколько умѣрили.
Ну, Мери, видно нечего больше смотрѣть на дорогу, сказалъ онъ; ни Джонъ Мидъ, ни Петръ Финчъ не явятся прежде ночи. А жаль, право, что когда больной дядя проситъ двухъ племянниковъ извѣстить его—они никакъ не могутъ съ разу придти. Вѣдь какъ просто,
кажется! Все дѣло въ томъ, чтобы помочь мнѣ убраться на тотъ свѣтъ, да взять то, что я заблагоразсудилъ назначить имъ по завѣщанію. Да, когда я былъ моло
дымъ малымъ, я бы съ величайшею готовностію ока
залъ такую услугу моему дядѣ. Подлинно свѣтъ-то перемѣнился: люди стали такіе безчувственные!
«О, сэръ!» воскликнула Мери.
— Это что за восклицаніе? Что значитъ твой о, сэръ! Ты думаешь, я не умру? Нѣтъ, я чувствую, что еще нѣсколько дней — и не станетъ больше стараго Вилья
ма Коллета. Онъ покинетъ этотъ мрачный міръ для другаго, свѣтлаго — къ великому прискорбію (и для вящей пользы) своихъ нѣжныхъ родственниковъ! Дайка мнѣ стаканъ этого докторскаго снадобья.
Дѣвушка налила лѣкарства въ стаканъ; Коллетъ взялъ его, съ минуту подержалъ въ рукѣ и потомъ съ величайшимъ отвращеніемъ выпилъ.
— Вотъ что я вамъ скажу, миссъ Мери Сеттонъ продолжалъ старикъ. Не люблю, я что вы до сихъ поръ говорите мнѣ «о, сэръ», и «любезный сэрь», и такъ да
лѣе, тогда какъ я уже докладывалъ вамъ, что вообще терпѣть не могу, когда мнѣ говорятъ сэръ. Право, вы
обращаетесь ко мнѣ точно съ такимъ почтеніемъ, какъ будто бы сами вы были больничною сидѣлкой а я—пономаремъ. Пожалуйста безъ околичностей, Мери Сеттонъ. Вотъ уже нолгода, какъ я состою законнымъ ва
шимъ опекуномъ и въ это время могли вы, кажется, изучить, что мнѣ нравится и что не нравится.
— Бѣдный отецъ мой часто говаривалъ мнѣ, что вы не терпите церемоній, сказала Мери.
— И бѣдный отецъ твой говорилъ сущую правду, отвѣчалъ Мистеръ Коллетъ. Славный былъ человѣкъ Фредъ Сеттонъ— отличный малый! Только и былъ у него одинъ природный недостатокъ: не умѣлъ держать денегъ въ карманѣ. Бѣдный Фредъ! Какъ онъ любилъ меня, —я знаю, что любилъ: онъ поручилъ мнѣ единственное свое дитя ! Не всякій другъ «сдѣлалъ бы это.
— Но какого добраго и великодушнаго покровителя я въ васъ нашла !
— Ну, это еще вопросъ. Я хоть и намѣренъ былъ обращаться съ тобою по-человѣчески, но не выдержалъ. Я ли не говорю тебѣ иногда самыхъ жесткихъ вещей? Я ли не подавалъ тебѣ благихъ совѣтовъ, не надѣ
лялъ тебя мудрыми житейскими предостереженіями относительно Джона Мида, — словомъ не былъ ли я именно такъ несносенъ и ворчливъ, какъ подобаетъ быть опекуну? — Послушай, признайсщ вѣдь ты очень любишь моего бѣднягу — племянничка?
«Бѣднягу!» вздохнула Мери.
— Вотъ то-то и есть, сказалъ мистеръ Коллетъ. И что за Фантазія пришла этому бѣднягѣ — художнику влюбиться въ мою питомицу? а съ другой стороны, ка