состояніе... Ваша горничная тоже будетъ носить кисейныя и ситцевыя платья...
— Такъ что же изъ этого? И прекрасно! Неужели я доляша отличаться отъ горничной только по платью? Хорошо же вы обо мнѣ думаете! Лужнинъ замолчалъ.
— Вотъ видите ли, Сергѣй Петровичъ, мы съ вами расходимся даже на этомъ пустомъ пунктѣ; когда же я выскажусь вамъ больше, то мы, конечно, еще больше разойдемся.
— Платье... вѣдь это...
— Вы хотите сказать — бездѣлица? Положимъ, что бездѣлица, но вѣдь она все таки характеризуетъ челоловѣка... Нѣтъ, Сергѣй Петровичъ, я на ваше состояніе смотрю равнодушно, даяш больше, чѣмъ равнодушно—
— Однако вы забываете, что оно даетъ человѣку вѣсъ, не безъ гордости замѣтилъ Лужи инъ.
— Только не въ моихъ глазахъ. Я, знаете ли, рѣшительно не понимаю, какимъ образомъ состояніе, прі
обрѣтенное чужимъ трудомъ, можетъ давать вѣсъ человѣку... Скажите пожалуйста, на сколько вы стали лучше, получивъ наслѣдство послѣ батюшки?
— Вы предлагаете такой странный вопросъ... запинаясь отвѣчалъ Лужнинъ.
— Нисколько не странный! Если состояніе, пріобрѣтенное не собственнымъ трудомъ, не личною дѣятель
ностью, даетъ вѣсъ человѣку, то я хочу знать, въ чемъ же заключается этотъ вѣсъ? Я понимаю, напримѣръ, что бѣднякъ, составивъ себѣ состояніе честнымъ, благороднымъ путемъ, не можетъ не быть умнымъ человѣ
комъ,—но рѣшительно отказываюсь понять, на сколько говоритъ за внутреннія достоинства человѣка богатство, доставшееся ему по наслѣдству, богатство, въ прі
обрѣтеніи котораго онъ не принималъ никакого участія.
— Все это гакъ... но вы разсуждаете слишкомъ подѣтски.
— Не потому ли, что дѣти часто разсуждаютъ весьма просто?... Нѣтъ, Сергѣй Петровичъ, что бы вы ни
говорили, а своимъ состояніемъ меня не прельстите.... Притомъ вѣдь, выйдя за васъ замужъ, я должна буду сдѣлаться помѣщицей, а къ помѣщичеству — вы изви
ните меня —я питаю нѣкотораго рода отвращеніе: въ моей головѣ, знаете ли, никакъ не укладывается мысль, чтобъ человѣкъ имѣлъ право безплатно, безпошлинно пользоваться трудами другихъ людей.
— Опять дѣтскій взглядъ!
— Пусть дѣтскій,—но я смотрѣть иначе не могу.
— Значитъ, главной помѣхой дать согласіе на мое предложеніе вамъ служитъ мое помѣщичество? съ ироніей спросилъ Лужнинъ.
— Нѣтъ, не главной: благодаря Бога, мы живемъ те
перь въ такое время, когда вы очень легко можете избавиться отъ этого грѣха.
— То есть, отъ грѣха быть помѣщикомъ? — Да.
— Идиллія, Софья Николаевна! Утрированная идиллія!
— Если такъ, то вотъ у насъ еще пунктъ расхожденія, уже болѣе серьезный... Право, мы съ вами ни
когда и ни въ чемъ не сойдемся! Лучше — кончимъ этотъ разговоръ. Бы мнѣ предлагаете вашу руку, — я отвѣчаю вамъ, что не могу принять ее: и дѣлу конецъ!
Приходъ Марьи Васильевны прервалъ разговоръ.
Воспользовавшись случаемъ оставить Лужнина, Софья ушла въ садъ, сказавъ, что она еще не видала сегодня своей гвоздики.
— Ну что, Сергѣй Петровичъ, что Соня? Говорили вы съ ней? Согласна? спрашивала, не переводя духу Марья Васильевна.
— Говорить-то говорилъ, да ни до чего не договорился, отвѣчалъ Лужнинъ, совершенно сконфуженный
послѣдними словами Софьи.
— Какже это такъ? растерявшись въ свою очередь, спрашивала Марья Васильевна.
Картина богатой жизни, которую она рисовала недавно въ своемъ воображеніи, начала теперь блѣднѣть исчезать мало по малу въ ея глазахъ, уступая мѣсто представленію настоящей жизни, которая показалась ей теперь еще бѣднѣе, еще хуже.
— Какже это такъ? Какже это? повторяла въ смущеніи Марья Васильевна. Чтожь сказала она вамъ?
— Ничего.
— Какъ ничего?
— Просто —ничего... И рѣшительно не понимаю вашей дочери: у нея какія-то странныя, дѣтскія понятія.
— Ребенокъ, совсѣмъ ребенокъ! подтвердила Марья Васильевна.
— Притомъ избалованный ребенокъ, заносчивый ребенокъ! продолжалъ Лужнинъ, желая излить поскорѣе накопившуюся внутри жолчь.
— Избалованный, избалованный! повторяла машинально Марья Васильевна.
— А все отъ того, что позволяете ей много читать... Дѣвушкамъ нельзя много читать — это уже давнымъ давно доказано и признано всѣми. Вотъ она начита
лась теперь разныхъ глупостей — у нея и сдѣлался хаосъ въ головѣ, такъ что съ ней сговорить трудно...
Женщинамъ не нужно читать, къ чему имъ читать: онѣ никогда ничего не поймутъ толкомъ.
— Не поймутъ, не поймутъ! повторяла Марья Ва
— Такъ что же изъ этого? И прекрасно! Неужели я доляша отличаться отъ горничной только по платью? Хорошо же вы обо мнѣ думаете! Лужнинъ замолчалъ.
— Вотъ видите ли, Сергѣй Петровичъ, мы съ вами расходимся даже на этомъ пустомъ пунктѣ; когда же я выскажусь вамъ больше, то мы, конечно, еще больше разойдемся.
— Платье... вѣдь это...
— Вы хотите сказать — бездѣлица? Положимъ, что бездѣлица, но вѣдь она все таки характеризуетъ челоловѣка... Нѣтъ, Сергѣй Петровичъ, я на ваше состояніе смотрю равнодушно, даяш больше, чѣмъ равнодушно—
— Однако вы забываете, что оно даетъ человѣку вѣсъ, не безъ гордости замѣтилъ Лужи инъ.
— Только не въ моихъ глазахъ. Я, знаете ли, рѣшительно не понимаю, какимъ образомъ состояніе, прі
обрѣтенное чужимъ трудомъ, можетъ давать вѣсъ человѣку... Скажите пожалуйста, на сколько вы стали лучше, получивъ наслѣдство послѣ батюшки?
— Вы предлагаете такой странный вопросъ... запинаясь отвѣчалъ Лужнинъ.
— Нисколько не странный! Если состояніе, пріобрѣтенное не собственнымъ трудомъ, не личною дѣятель
ностью, даетъ вѣсъ человѣку, то я хочу знать, въ чемъ же заключается этотъ вѣсъ? Я понимаю, напримѣръ, что бѣднякъ, составивъ себѣ состояніе честнымъ, благороднымъ путемъ, не можетъ не быть умнымъ человѣ
комъ,—но рѣшительно отказываюсь понять, на сколько говоритъ за внутреннія достоинства человѣка богатство, доставшееся ему по наслѣдству, богатство, въ прі
обрѣтеніи котораго онъ не принималъ никакого участія.
— Все это гакъ... но вы разсуждаете слишкомъ подѣтски.
— Не потому ли, что дѣти часто разсуждаютъ весьма просто?... Нѣтъ, Сергѣй Петровичъ, что бы вы ни
говорили, а своимъ состояніемъ меня не прельстите.... Притомъ вѣдь, выйдя за васъ замужъ, я должна буду сдѣлаться помѣщицей, а къ помѣщичеству — вы изви
ните меня —я питаю нѣкотораго рода отвращеніе: въ моей головѣ, знаете ли, никакъ не укладывается мысль, чтобъ человѣкъ имѣлъ право безплатно, безпошлинно пользоваться трудами другихъ людей.
— Опять дѣтскій взглядъ!
— Пусть дѣтскій,—но я смотрѣть иначе не могу.
— Значитъ, главной помѣхой дать согласіе на мое предложеніе вамъ служитъ мое помѣщичество? съ ироніей спросилъ Лужнинъ.
— Нѣтъ, не главной: благодаря Бога, мы живемъ те
перь въ такое время, когда вы очень легко можете избавиться отъ этого грѣха.
— То есть, отъ грѣха быть помѣщикомъ? — Да.
— Идиллія, Софья Николаевна! Утрированная идиллія!
— Если такъ, то вотъ у насъ еще пунктъ расхожденія, уже болѣе серьезный... Право, мы съ вами ни
когда и ни въ чемъ не сойдемся! Лучше — кончимъ этотъ разговоръ. Бы мнѣ предлагаете вашу руку, — я отвѣчаю вамъ, что не могу принять ее: и дѣлу конецъ!
Приходъ Марьи Васильевны прервалъ разговоръ.
Воспользовавшись случаемъ оставить Лужнина, Софья ушла въ садъ, сказавъ, что она еще не видала сегодня своей гвоздики.
— Ну что, Сергѣй Петровичъ, что Соня? Говорили вы съ ней? Согласна? спрашивала, не переводя духу Марья Васильевна.
— Говорить-то говорилъ, да ни до чего не договорился, отвѣчалъ Лужнинъ, совершенно сконфуженный
послѣдними словами Софьи.
— Какже это такъ? растерявшись въ свою очередь, спрашивала Марья Васильевна.
Картина богатой жизни, которую она рисовала недавно въ своемъ воображеніи, начала теперь блѣднѣть исчезать мало по малу въ ея глазахъ, уступая мѣсто представленію настоящей жизни, которая показалась ей теперь еще бѣднѣе, еще хуже.
— Какже это такъ? Какже это? повторяла въ смущеніи Марья Васильевна. Чтожь сказала она вамъ?
— Ничего.
— Какъ ничего?
— Просто —ничего... И рѣшительно не понимаю вашей дочери: у нея какія-то странныя, дѣтскія понятія.
— Ребенокъ, совсѣмъ ребенокъ! подтвердила Марья Васильевна.
— Притомъ избалованный ребенокъ, заносчивый ребенокъ! продолжалъ Лужнинъ, желая излить поскорѣе накопившуюся внутри жолчь.
— Избалованный, избалованный! повторяла машинально Марья Васильевна.
— А все отъ того, что позволяете ей много читать... Дѣвушкамъ нельзя много читать — это уже давнымъ давно доказано и признано всѣми. Вотъ она начита
лась теперь разныхъ глупостей — у нея и сдѣлался хаосъ въ головѣ, такъ что съ ней сговорить трудно...
Женщинамъ не нужно читать, къ чему имъ читать: онѣ никогда ничего не поймутъ толкомъ.
— Не поймутъ, не поймутъ! повторяла Марья Ва